Берлин: тайная война по обе стороны границы

Корнилков Аркадий Николаевич

По поводу этого сообщения мы вновь разошлись с моим руководителем в оценке его сущности. Он усмотрел в ней признаки шпионских действий — сбор данных военного характера. Я категорически был не согласен с этим: какой шпион, получив доступ к важной информации, будет убегать от нее? Ведь Майер собирался уехать из Березников. Первой задачей шпиона является возможное приближение к добываемым секретам, для чего он длительное время вживается в разведываемую среду.

Получив доступ к желаемой информации, он не может все бросить и уехать. Майер просто внимательно следит за городскими событиями, но сам хочет держаться подальше от военных дел. Его поведение логически не вписывается в задачи шпиона.

В

итоге я получил замечание по причине недооценки важности полученных сведений, незнания и непонимания сути шпионажа. Мне было предложено срочно подготовить докладную записку в управление КГБ г. Перми о работе по делу. В проекте докладной я указал, что «объект интересуется сведениями военного характера» в связи с появлением военных в городе и собирается уехать на Алтай. Докладную записку я исполнил в журнале для черновиков секретных документов, а не на отдельном листке, который после печатания подлежал уничтожению. Придравшись к моей оценке поведения Майера и в очередной раз заметив, что я не умею писать докладные, начальник потребовал оставить проект у него. После этого в журнале для черновиков появились слова, написанные на моем проекте докладной его рукой, что Майер «занимается сбором шпионской информации». В таком виде документ был отправлен в Пермь без согласования со мной.

Позже по факту такой оценки деятельности объекта было начато служебное разбирательство. Проверяющим из управления я предъявил свой журнал с проектами секретных документов. Им стало понятно, что правки были внесены не моей рукой и другими чернилами. Налицо было документальное подтверждение расхождения наших с начальником взглядов на деятельность объекта дела, которое постоянно осложняло всю мою работу в Березниках.

В Управлении заранее были подготовлены в мой адрес обвинения в необъективности посылаемой руководству области информации. Я попросил переадресовать претензии заместителю начальника березниковского аппарата, так как право правки и подписи документов было за ним. Чем закончилась беседа посланцев управления с моим непосредственным руководителем — я не знаю. Но претензий с их стороны в мой адрес не было. Зато примерно через неделю после их отъезда последовал звонок в Березники из секретариата управления. Мне было запрещено вести специальный журнал для секретной переписки, где надежно хранились настроения моего руководителя и делаемые под их влиянием оценки и указания по оперативной работе, которые он делал. А они далеко не всегда были в интересах дела, в чем убедились сами проверяющие.

Ввиду моего перевода по службе я передал два тома дела Майера на 720 страницах заместителю начальника аппарата КГБ в городе Березники. Дальнейшие события по нему происходили уже без моего участия. Сейчас мне сложно судить о мотивах последовавших нелепых и поспешных шагов в работе по этому делу. Вопросы об их обоснованности остаются уже для исследователей истории управления КГБ в Перми. Вместо проведения скрупулезной документации преступной карательной деятельности Майера, как это рекомендовал военный прокурор, с участием следственного аппарата управления КГБ, привлечения сил и средств центрального аппарата КГБ, было принято непродуманное решение о профилактике объекта, что и предопределило последовавший провал его разработки.

Начальник аппарата КГБ в г. Березники и руководитель второго отдела управления в конце апреля 1962 года провели первичную, зондажную беседу с Майером в здании аппарата КГБ с целью склонения его к осуждению своей карательной деятельности в годы войны. Насколько непродуманны были эти действия, можно судить хотя бы по тому, что официальный вызов объекта разработки в служебное помещение КГБ не был оперативно подстрахован. На что

рассчитывали эти руководители? Чтобы убежденный враг принял обличие раскаявшегося грешника, осудил свои преступления перед нашим народом? Они просто забыли, что такие преступления, которые совершил Майер, даже по международным законам не имеют срока давности. Планируя такую беседу, они не учли, что нам было достоверно известно о стойких враждебных взглядах Майера по отношению к советской власти и всему русскому, что Майер был убежденным сторонником нацистской расовой теории. Он считал себя гражданином Германии, а не России, так как в годы войны принял гражданство фашистской Германии. Он гордился своей принадлежностью к «высшей расе». Пойти на любой компромисс с представителями власти значило для него нечто большее, чем вынужденный и временный отказ от своих убеждений.

Мои бывшие руководители, видимо, не смогли понять элементарной вещи: то, что советскими законами трактовалось как преступление против русского народа, — в сознании Майера это было его заслугой перед фатерландом. И пусть даже вынужденное, но публичное раскаяние в своих деяниях во время войны как преступлениях перед человечеством навсегда закрыло бы ему путь для выезда на постоянное жительство в Германию. Об этом он втайне мечтал и делился этой мыслью со своими близкими. Разве мог он наступить на горло своей заветной мечте?! Все эти данные о Майере были отражены в его деле.

Поэтому результат этой авантюры был предсказуем. Сразу же после состоявшейся беседы Майер беспрепятственно направился на железнодорожный вокзал, сел в первый проходящий поезд и бесконтрольно уехал из города. После безуспешных попыток найти Майера в Березниках или в пределах Пермской области, он был объявлен во всесоюзный розыск.

В ходе поисковых мероприятий, которые продолжались с мая по сентябрь 1962 года, Майер был обнаружен в Усть-Каменогорске Восточно-Казахстанской области, где он работал техником-строителем в райпотребсоюзе.

Майер был арестован 21 сентября того же года.

9 августа 1963 года по делу Майера в г. Усть-Каменогорске состоялся военный трибунал Туркестанского военного округа в составе: председательствующего — подполковника юстиции Никитинского, народных заседателей — майора Добрянского и майора Столярова, при секретаре — капитане Мозговом с участием представителя государственного обвинения в лице помощника военного прокурора Туркестанского военного округа подполковника юстиции Дьякова, адвоката Сидоренко и переводчика Кеслера.

В закрытом судебном заседании, состоявшемся в помещении Восточно-Казахстанского областного суда, трибунал рассмотрел дело по обвинению бывшего военнослужащего 275-го стрелкового полка Майера Кондрата Кондратьевича, рождения 13 августа 1919 года, уроженца села Старо-Мирское Армавирского района Краснодарского края, немца, беспартийного, со средним образованием, женатого, ранее не судимого, до ареста работавшего техником-строителем Самарского райпотребсоюза Восточно-Казахстанской области, служившего в Советской армии с января 1940 года по июль 1941 года, в преступлении, предусмотренном ст. 50 части 1 УК Казахской ССР.

Рассмотрев в судебном заседании собранные по делу доказательства, военный трибунал округа установил:

Майер, находясь на фронте Великой Отечественной войны, в июле 1941 года попал в плен к немецким войскам. Будучи в лагере военнопленных, в сентябре 1941 года, изменив Родине, добровольно согласился служить фашистской Германии и выехал для обучения в учебный лагерь СС в местечко Травники, готовивший карателей для лагерей и тюрем на территории Польши. До января 1942 года Майер обучался в этом лагере, являясь командиром отделения, проводил занятия с подчиненными.