Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
пруду, выказав намерение утопить меня в смрадной жиже, куда москвичи имеют
обыкновение сбрасывать трупы павших животных. И я бежал от него, оставив в нечистых
руках социнианина свою рясу ценою в одиннадцать злотых1. А он, то есть социнианин,
гонялся за мною, и я в столь быстром беге потерял к тому же и шапку, называемую скуфейка,
ценою тоже в добрый злотый. Наг и нищ прибежал я к себе на двор и бросился в погреб, в
котором погребе просидел без малого
который видит правду и дает праведному в удел вечное блаженство, а Феликсу Заблоцкому
выделит в долю только скрежет зубовный, пропасть и ад.
Таким образом, Ваше преподобие, из всего изложенного, со свойственной Вам
проницательностью, заключите, насколько тяжко здесь мое бремя, облегчаемое, впрочем,
неизреченной милостью господней и неизменным Вашего преподобия благоволением. А
посему заступничеству и молитвам Вашего преподобия вручает себя Общества Иисуса
смиренный коадъютор Андржей из Лавиц».
III. ПРИСЯГА
Патер Андржей почивал еще на подворье своем, что в приходе церкви Пречистой
Гребневской, против Нового панского двора, а думный дьяк Афанасий Иванович Власьев уже
отстоял и заутреню и раннюю обедню и теперь дома пил горячий сбитень и закусывал
крупитчатым калачом. Покончив и с этим делом, Афанасий Иванович попрощался с
дьячихою своею, благословил дьячат, коих было у него шестеро, и, сев в возок, поехал со
двора.
Возок у Афанасия Ивановича был ладный и крепкий, крытый алым сукном. Четыре
медных шара по углам кровельки отбрасывали на утреннем солнце пучки коротких лучей.
Возница на козлах и верховой на выносе были одеты также в алое. Они стреляли кнутами и
гикали, и возок быстро катился по Рождественке, потом вдоль Неглинной речки; он только на
Пожаре замедлил ход, потому что здесь уже начиналась вседневная толчея, но, миновав
Фроловские ворота, еще шибче понесся по чисто убранным улицам Кремля к колокольне
Ивана Великого, к расположенной против нее Посольской избе2.
На площади у Ивановой колокольни было еще безлюдно в этот ранний час. Несколько
площадных подьячих с медными чернильницами у поясов и пучками перьев, торчавших из-
за пазухи, расположились на паперти и дули в оловянные кружки с дымящимся взваром.
Завидя знакомый возок, подьячие вскочили, содрали колпаки свои и стали кланяться
Афанасию Ивановичу, вышедшему из возка и поднявшемуся на крыльцо.
В Посольской избе и подьячие и дьяки все были в сборе. Люди сидели по повытьям3,
кому где указано было: золотописцы – у окон, ближе к свету, переводчики – около книг и
чертежей,
мест, как только высокий и сухой человек в надетой для случая непогоды епанче показался в
дверях.
Афанасий Иванович кивнул всем направо и налево и прошел в казёнку5. Здесь он вместе
со вторым дьяком, Иваном Тарасовичем Грамотиным, приблизился к божнице и стал
отвешивать в красный угол поклон за поклоном.
– Так, Иван Тарасович, – молвил наконец Власьев, перекрестившись в последний раз и
1 Злотый – польская серебряная монета.
2 В ведении Посольской избы (Посольского приказа) находились внешние сношения Московского государства.
3 По отделам.
4 В отличие от переводчиков, делавших письменные переводы, толмачи служили для переводов устных.
5 В старину – служебный кабинет главы государственного учреждения. В казенке хранилась казна денежная и
книжная, а также важнейшие дела.
снимая с себя епанчу, отороченную рысьим мехом. – Ехать мне непременно повелел великий
государь.
– О сю пору нелегка тебе будет путина, Афанасий Иванович, – откликнулся Грамотин,
усадивши Власьева на лавку у большого стола, а сам оставшись стоять подле. – Дай, боже,
дней погожих, а то – дожди, разнесет дороги, я чаю, и в Литве.
– Вот и указано ехать немешкотно, до дождей. В пятницу двинусь, богу помолясь. А ты,
Иван Тарасович, будешь в место мое начальным в Посольской избе. Указано так.
Иван Тарасович затоптался на коротеньких своих ножках, замаслились глазки его,
забегали по казенке, нарядно убранной, заморскими сукнами обитой. Стал он кланяться
Афанасию Ивановичу низко...
– Благодарствие великому государю за милость и тебе, Афанасий Иванович,
благодарствие за честь и ласку. Благодарствие...
– Садись, Иван Тарасович, – оборвал его Власьев. – Садись, потолкуем.
Он чуть кашлянул, прикрыв ладонью рот, и молвил, повернувшись к Грамотину,
присевшему рядом:
– Не впервые, Иван Тарасович, ехать мне с посольством. Сам знаешь, каких только трав
не топтал я, государево дело блюдя: и в Вене, и у датских немцев, и польскую породу до
конца знаю. Да, лихо-дело время нынче, толковать ли о том! Сдвинулась Русь, своротилась, с
места сошла. Перепадчиво наше время, смутно. Сюда и сюда тянутся руки, разлакомилась
иноземщина, заглядевшись на Русь, на светлейшую державу в сем подлунном мире.
Оберегать ее – на то поставлен и я, дьяк посольский думный, а в место мое – ты!