Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
покой и другой, в дальний угол дома, в новый прируб, где князя Ивана у дверей встретил с
поклоном дьяк.
Афанасий Иванович не стал расспрашивать гостя, с чем в такой час пожаловал князь
Иван Андреевич и почему кафтан измят на нем; спросил только о здоровье и усадил на лавку.
Здесь, в прирубе, была мертвая тишина. После целодневного набата, пушечной пальбы и
гула нескончаемого тишина эта подавляла, доходя до звона в ушах, до петушиного пения,
которое стало чудиться
Власьев.
– Месяц двурогий на ущербе, – молвил он, указав князю Ивану на разложенную на столе
карту звездного неба с изображением планет и знаками зодиака. – Двурогий месяц в облаке
жарком; с запада облако подтекает... Читай об этом в «Зодиях» – всё уразумеешь.
Князь Иван молчал. Умолк и Власьев, уткнувшийся в свои «Зодии» – древнюю
гадальную книгу, толковавшую о влиянии, которое небесные светила якобы имеют на судьбы
людей.
– Искал я в «Зодиях» и нашел, – заговорил снова Власьев, оторвавшись от книги. –
Месяц ущербный означает ныне междуусобную войну; жаркое облако – божий гнев; с запада
беда на нас идет.
Глухо звучал голос Афанасия Ивановича; от топленого воска, которым истекала свеча,
шел медовый дух. Железными щипцами снял дьяк нагар со свечи, и сразу светлее стало в
горнице, резче тени по мшоным пазам и на кирпичной печи в углу, на некрашеной полке с
грудкою книг. В грубо сколоченном кресле сидел за столом хозяин, одетый почти монахом,
весь черный, в монастырском платье: поверх черного подрясника ременной пояс и черная на
голове скуфейка.
– Сеять будем со слезами, – продолжал Афанасий Иванович, откинувшись на спинку
кресла. – Ну, да авось, – тряхнул он головой, – как в писании сказано: сеющий со слезами
пожнет с радостью.
Афанасий Иванович встал, подошел к князю Ивану и сел с ним рядом.
– Князь Иван Андреевич, – наклонился Афанасий Иванович к гостю своему, – не сказал
ты мне, зачем пожаловал на дворишко мое, да я и не спрашиваю тебя. Молчи уж, коли так.
Помолчи и меня послушай; затем, думаю я, и пришел. С юных лет, Иван Андреевич,
приставлен я к царственным делам. И видит и знает бог: не о царях была моя дума, но едино
1 Впоследствии Охотный ряд.
лишь о царстве. Царь всякий смертен и преходящ, а живет из века и во веки царство. Пока
свет стоит, будет стоять и Русская земля. Так я разумею, так знай и ты. Батюшка твой
почивший был крепок на том, да и тебе, чай, это же заповедал. С этим и ты век свой изжи-
вешь. А о царе потужи, потужи; кому, как не тебе, и тужить!
Но печаль и тревога угасали где-то на дне души – оттого ли, что так смертельно устал
князь Иван, или от негромкого
Ивану в укромном покое своем:
– Был ты у царя в приближении, любительно и дружелюбно. Да его уж нет, а нам с тобою
еще здравствовать и со всеми вместе Русскую землю строить. Как бы Земли нашей не
расточить в лихую годину, об этом и помышляй. А что до царя, смерть принявшего, по
грехам ли его тяжким или как, то сего не ведаем и о сем молчим; рассудят его и по смерти,
когда пора придет. Только то знаем: явился он из мрака и ныне в мрак повержен. Но молчим
об этом... Полно!..
Дьяк умолк, задумался, думал что-то свое. Он словно и вовсе забыл о своем госте,
который сидел рядом, тоже погруженный в свои думы. От слов дьячьих хоть и смутно, но
как-то по-иному стало поворачиваться перед князем Иваном многое из того, что бурлило весь
этот год и участником чего был сам князь Иван: царство русское с царем, пришедшим, по
словам Афанасия Ивановича, из мрака; и царица Марина с русской короной на польской
голове; наконец, сами поляки, которым и впрямь счету не стало на Руси. «Польских купчин
привел ты с собою табун», – вопили посадские по торговым рядам... «Ратные люди твои,
поляки, ругаются над нами и смеются, товар забирают насильно, деньги платят худые», –
стоном стонало кругом... «Отколе нанесло их так много на нашу погибель?» – недоумевал
смешной человечек с ведром отопков на голове... «Пожаловал ты пану Мошницкому деревню
Ковалеву, и пограбил нас пан великим грабежом», – плакался лапотный мужик, прибредший
в Москву из Стародубья, за полтысячи верст...
Но вот очнулся дьяк, встал с места и поклонился князю Ивану:
– Полно, князь Иван Андреевич!.. Лихо-дело, да всех дум не передумать. Будь твоя ласка,
пожалуй меня: закуси, чем бог послал.
Они перешли в соседний покой, где стол был накрыт и дьячиха Афанасьева стояла
разряженная со стопой меду на серебряном подносе. Она поклонилась князю Ивану, и тот
взял у нее с подноса полный до краев сосуд.
– За здоровье твое пью, Афанасий Иванович, – поднял стопу свою князь Иван. –
Здоровье хозяйки твоей, деток твоих и всех домашних, благополучие честного дома твоего. –
И князь Иван отпил из стопы и взял с блюда кусок пирога.
– Пристало б нам, – заметил дьяк, – пить, как водится это, за здоровье великого государя,
да, вишь, учинилась ныне безгосударна Русская земля. Ну, и так: чего уж нет, про то и речи
нет. Пью за здоровье твое, князь Иван Андреевич.
Князь Иван поклонился хозяину, допил стопу и поднялся с места. Афанасий Иванович