Берущий ветром
Шрифт:
Но как же так, подумалось вдруг барону, а как же ямщики? Неужели они в сговоре с этим темным словоохотливым разбойником. Да может быть, у них все сговорено заранее? А может и снаружи их уже поджидают сообщники, такие же разбойники, которых не смогли в свое время переловить и перевешать конные отряды? Вот ты, барон-ротозей, и приехал.
Ошуба весь сжался от этих мыслей, и сидел сейчас на диване ожидая самого худшего, самого ужасного и непоправимого события в своей жизни.
Выждав несколько времени, Ночью Бей тихо выругался и ударил в переговорную задвижку еще раз, теперь уже рукояткой сабли и очень громко. Наверху что-то завозилось, захныкало, хрюкнуло раз, другой, третий, а потом задвижка
– Стучали, ваши сиятельства?- наигранно весело выкрикнул запекшийся засохшей дорожной пылью рот.
– Останавливай экипаж,- резко скомандовал Боярин Ночь (Разбойник Ночь? Грабитель Ночь?)- Я приехал. Схожу.
– Сей момент, ваше сиятельство!- задвижка захлопнулась и снаружи стало слышно гиканье, крики "тпр-ру!", а тяжелая рессорная подвеска стала поскрипывать заметно реже.
И ведь совсем не удивился мерзавец, все больше сжимаясь на диване, думал Ошуба, как будто бы так и надо, и каждый день проезжие сходят у него глухой ночью, Провиденс знает где, Провиденс знает зачем. Ох, сейчас его точно будут грабить, а может и убьют, и ни одна живая душа не дознается - что с ним здесь приключилось. И ведь он зачем-то взял с собой жалование по думче за весь последний год, и как раз в золоте. Вот тебе и империалы, мать их - рабство, дочь их - стяжательство.
Прохор Патроклович вдруг подумал, что сейчас неплохо бы ему помолиться Провиденсу. А кто его знает? Вдруг поможет? Он сжался на диване еще больше и начал беззвучно шевелить губами, повторяя про себя слова молитвы "Провиденс мой". На память приходила только первая строка и Ошуба так и повторял ее раз за разом: "Провиденс мой, спаси, сохрани и помилуй мя... Провиденс мой, спаси, сохрани и помилуй мя..."
– Но вот что я хочу сказать вам, барон, напоследок,- Ночью Бей словно бы не замечал состояния Ошубы или просто не обращал на него внимания.- Нет никакой разницы кто ты такой. Барон ли ты, тиран ли, раб или ужасный холуй. Главное всегда и во всем действовать и вести себя безупречно, назло всем обстоятельствам. Если ты раб, рабство твое должно быть безупречным, если холуй, безупречным должно быть твое холуйство, если тиран, то должен ты безупречно тиранить вверенную тебе Провиденсом толпу. И если действовать безупречно всегда и во всем, то что-то вне нас, что-то высокое и мощное, бесконечное и всесильное начинает замечать эту безупречность, оценивать и приветствовать ее. И если безупречность была абсолютной, пусть не всегда, а только несколько, или даже всего лишь один только раз за целую жизнь, это внешнее, высшее и необъятное может наградить нас и сделать нам неописуемый подарок. Награда эта есть - счастье общения с великолепными и могущественными силами этого мира, знание их и даже управление ими. Ну, наконец-то!
Рессорная подвеска перестала качаться, а потом снаружи стали слышны звуки возни сначала с раскладной подножкой, а потом с дверной ручкой и черный квадрат дверного стекла отъехал в сторону, превратившись в черный прямоугольник дверного проема. А потом в проеме, словно в черной раме показалась знакомая запыленная и заспанная ямщицкая рожа.
– Дилижанс остановлен!- доложила она радостно, что в таких вот обстоятельствах выглядело весьма противоестественно и жутко.- Можно сходить, ваше сиятельство! Осторожнее, тут некстати очутились кусты...
Сиятельство, с горечью подумал Ошуба, сейчас оно засияет здесь во всей своей безупречной красе.
– Прощайте, барон,- темный попутчик подвинулся к выходу и с лязгом поставил окованный железом сапог на первую ступеньку подножки, но потом вдруг повернулся к Ошубе всем корпусом и сказал.-
Ошуба выдохнул из себя что-то вроде "прощ... вы-ых" ни на секунду не веря темному виконту и ожидая услышать снаружи хриплые крики, свист, хохот или даже выстрелы, но вопреки его ожиданиям, ничего страшного так и не произошло.
Ночью Бей сошел по ступенькам, глубоко вдохнул полной грудью тяжелый ночной воздух, густо напитанный запахом древесной смолы и многолетней прелой хвои, а потом пошарил в кармане и крикнул в ночь:
– А на вот тебе два алтына на водку! Ты славный ямщик и довез мягко, не раструсил!
– А благодарствуйте, ваше сиятельство,- донеслось из темноты.- Вот это так уважили. Какое там - славный...
– Ты славный ямщик, говорю тебе. Будь здоров.
После этого Виконт де Ночь сделал шаг вперед и словно бы слился с внешней тьмою. Черный прямоугольник выхода словно бы поглотил его. Принял его себя и бесследно растворил в своей черноте.
Ошуба все никак не мог поверить в свое спасение, или освобождение от страшной дорожной напасти, которую он, быть может, сам себе напридумывал (а какая разница? напасть есть напасть, выдуманная она или нет, и разве редко выдуманные напасти становятся настоящими?), но тут в черном прямоугольнике снова появилась знакомая пыльная, страшная, а теперь еще и довольная бородатая рожа.
– Ехать дальше?- спросила она с широкой глупой ухмылкой, словно бы несколько раздвигая ею непроглядную внешнюю черноту.
– Ехай,- хрипло ответил барон, все еще не до конца веря в происходящее.
Дверь дилижанса с хлопком встала на место, и чернота дверного проема снова превратилась в черный квадрат окна, а потом снаружи загрохотала складная подножка.
Ямщик еще некоторое время возился в темноте, обходя дилижанс, постукивая по ступицам, дергая за ручки дверей и проверяя крепление фонарей. Потом звуки возни удалились в сторону конной упряжки, и там стали слышны шлепки, ругательства и фырканье лошадей, а потом застучало по ступеням передка, завозилось на сиденье, и снова открылась переговорная задвижка, и в ней опять появилось запыленное, улыбающееся из темноты глупо и страшно, обезображенное присохшей пылью лицо:
– Трогаю,- сказало оно, жутко оскалившись (или все это выглядело настолько жутко из-за показавшей себя луны, или из-за только что пережитого бароном испуга, понять это было решительно невозможно).
– Трогай,- хрипло сказал барон, по-прежнему не очень доверяя происходящему.
Задвижка захлопнулась и снаружи послышался звонкий удар бича, а сразу затем звонкое "н-но!"
Только когда вновь заскрипела тяжелая рессорная подвеска, барон словно бы очнулся и испытал некоторое облегчение. Он потянулся было к винной бутылке, но та была уж абсолютно пустой.
Ошуба вздохнул, хмыкнул, покачал головой, вытер испачканные ондатровым салом пальцы о бархатные рейтузы и тяжело откинулся на спинку дивана.
Теперь он не знал, что ему обо всем этом даже и думать. К счастью, через полчаса после схода Ночи, жареная ондатра настойчиво потребовала от организма свое, кровь отлила от головы барона и прилила к его желудку, он с трудом расслабился на неудобном диване и забылся беспокойным дорожным сном.
Ошуба спал беспокойно, чутко прислушиваясь к поскрипыванию рессорной подвески, и снились ему почему-то высокие пальмы и бегущие между ними слоны, за которыми гнались древние ромеи в открытых летних туниках. Ромеи сжимали в мускулистых руках тяжелые железные ялдаки с удобными деревянными рукоятками. Они размахивали своим странным оружием и громко смеялись.