Бесовский Вестник
Шрифт:
Двигалась тень уже не так неуклюже, расходился покойничек, ночью от живого не отличишь. Пока в горло не вцепится.
Я кивнул на кусты вдоль забора:
– С огорода зайдем. Возьмем его врасплох.
– Заслышит небось, Налимушка?
– Не заслышит. Мы к нему тише воды, ниже прокофьиной картошки.
Продравшись сквозь кусты, я нащупал верхушку забора. В силу своего роста легко перемахнул на ту сторону. У Парфена прошло не так просто. Он сперва повесил с плеча на забор кувалду, за конец рукояти перекинул ее мне вослед. Сам потом долго подтыкал блузу, подтягивал поясок, проверял, не
Я медленно пополз между огородными рядами к крыльцу. Позади меня нагнал горячечный шепот с нотками паники:
– Нилыч, кувалду не могу найти. Кувалда пропала, Нилыч! Как же мы без кувалды? У-уй…
– Нашел?
– Нашел.
Я пополз дальше, пока не приблизился к крыльцу на расстояние четырех шагов. Сзади пыхтя и обливаясь потом подтянулся Парфен. От плетущейся вдоль стены фигуры послышалось хлюпающее сопение, будто дышать ей приходится через наполненное слюной горло. Фигура неторопливо прошла мимо нас, наполнив воздух могильной вонью, подошла вплотную к окну и замерла, вглядываясь в кухню Прокофьи. Мертвяку, насколько мне известно, положено быть слепым, этот себя как слепой не вел. Неужели и правда что-то видит внутри?
Я решил, что момент упускать нельзя, набрал в грудь воздуха и гаркнул:
– Глуши его, Парфен!..
Парфен с неестественно высоким взвизгом вскочил на ноги, обеими руками схватился за конец рукояти – и давай раскручиваться, постепенно задирая кувалду выше. От греха подальше, я растянулся в траве плашмя. Парфен маленькими шажочками подвигался к мертвяку, кувалда кружилась в воздухе, аки смертоносная карусель. Мертвяк сразу почуял неладное, отвернулся от окна, обгрызенные до кости руки потянулись к близкому обеду. Раздался влажный хруст, тело покойника отлетело, как кукла, врезалось в стойку навеса и бездвижным мешком шлепнулось на землю.
Молотобоец Парфен продолжал крутиться вокруг своей оси. С чувством тревоги за друга я вдруг понял, если остановится, кувалда под собственным весом переломает ему ноги. Понял это и Парфен.
– Нилыч! – взвыл он, продолжая крутиться. – Нилыч!..
Другого выхода не оставалось, пальцы на рукояти разжались. В ночной тишине звон бьющегося стекла прозвучал настолько оглушительно, что залаяли собаки в конце улицы. Из окна, в котором скрылась рукоять кувалды, вырвался пронзительный бабий вопль, способный мертвеца заставить поежиться.
Я неторопливо поднялся, отряхивая колени, приблизился к окну. Вопль и не думал прерываться. Кто бы заподозрил столько мощи в старом теле, ощущение такое, будто весь ее домина вопит от ужаса.
– Во глотка! – сказал я восхищенно. – Передохни хоть, Сирена! Хочешь, чтоб у нас кровь из ушей пошла?
Вопль оборвался. Какое-то время безмолвие ночи нарушало лишь далекое гавканье. В темный проем окна высунулась седая растрепанная голова.
– Налимка, ты, что ли?
– Ну!
Она похлопала глазами, глядя на меня, и вдруг взорвалась:
– Ах ты ж ирод ты проклятый! Что ж ты
Не ожидая такого напора, я попятился от окна.
– Вот дура баба, – изумился я, – мы ей душу бессмертную спасаем, она нас же еще мордовать! Хоть бы спасибо сказала. Выручай вас после этого! Давай заканчивать, Парфен.
Услышав последние слова, она высунула голову еще дальше:
– И этот заморыш здесь? Ну сейчас я к вам выйду, сейчас и за страх, и за окно, за все спрошу!..
И с решительным видом растворилась в черноте кухни. У меня мелькнула мысль, что зря Парфен стоит так близко к крыльцу. Прокофья баба категоричная, неделикатная, чужое чувство достоинства щадить не станет.
За дверью заскрипели половицы, со стуком откинулась деревянная задвижка. Петровна выстрелила наружу как бойкий кабанчик, выпущенный из загона. Мертвец спас многострадальную голову моего друга – взгляд старухи наткнулся на неподвижное тело под крыльцом.
– Ой, Х-х-хосподи!.. – со страху Прокофья даже присела, чугунная сковородка грохнулась на доски. – Это что же это? Ужель взаправду покойник?!
– Не самый образцовый, врать не будем, – признал я. Краем глаза я заметил, как начали шевелиться усы Парфена, постепенно разгоняясь. Это и в обычное время дурная примета, в наших обстоятельствах к подобным деталям следует относиться с особым вниманием.
Мои подозрения быстро оправдались.
– Нилыч, – тихо позвал Парфен, – кажется, он оживает. Как будто пальцем шевелит…
Я вгляделся в темноту, подтвердил:
– Палец определенно пришел в движение.
Прокофья не дыша следила, как я поднимаю с земли здоровенный кол, которым с успехом можно заменить одну из стоек ее забора.
– Парфен, тащи с кухни кувалду.
Парфен двинулся к избе, но здесь Прокофья медленно опустила руки, зажимавшие рот, чуть склонилась над головой покойника.
– Так то ж мой Федька! – внезапно вскрикнула она с такой болью, что и у каменной статуи сжалось бы сердце. – Федюненька мой!.. Родненький!.. – Она упала на колени, заголосила на груди у мертвяка. – И на том-то свете тебе покою нет!.. Что ж вы, ироды, всю голову-то ему разворотили!
Правая половина головы мертвеца действительно превратилась в месиво, ухо торчало на три пальца выше, чем положено. Богатырская сила прячется в тощих руках.
Я помолчал, отдавая дань уважения чужому горю. Парфен стянул картуз, скорбно опустил голову. Когда мертвец помимо сгибания пальцев принялся скрести ладонями по земле, ждать дольше стало опасно. Я сказал решительно:
– Ну, будет, Прокофья, дважды по одному покойнику не плачут.
Ответом меня не удостоили, даже ухом не повела. Уж не знаю, как бы мы выбирались из этой ситуации, если б не мертвяк. Он такого такта, как мы с Парфеном, проявлять не собирался, синяя рука поднялась на локте – и как хвать Прокофью за тучный бок. Та завизжала, отскочила к крыльцу. От ее визга с испугу подпрыгнул и Парфен, через мгновенье его коричневая блуза скрылась в сенях. А я теперь обдумывал, как при Прокофье кол забивать в грудь мертвеца? Жестокое зрелище получается, не по-людски.