Бесовский Вестник
Шрифт:
– Прокофья, веревка есть? Да чтобы покрепче!
– Есть, есть, – закивала та, еще не оправившись от испуга, – сейчас принесу.
– И повозку свою тащи! – крикнул я вдогонку.
– Сейчас, миленький, сейчас! Все принесу! – донеслось уже из сеней. Затем услышал оттуда же: – На вот, возьми.
Из дверей показался втрое согнутый Парфен. Одно его плечо тянула к земле кувалда, другое – тяжелый моток пеньковой веревки. Я взял у него веревку, оглядел придирчиво бывшего Федьку Черепанова.
– И правда Федька. Как же мы его сразу не признали?..
Покойник воскресал
– Держи ему руки, – велел я.
Парфен, видимо, не расслышал, продолжал стоять с кувалдой на плече и бессмысленно пялиться на раскуроченную половину головы.
– Петруша, – позвал я громче, – руки!
Тот посмотрел на меня, моргнул, посмотрел на молотящие по воздуху руки. Кувалда бухнулась об землю. Он потянулся к синим ладоням так, будто это мухи на стекле, которых легко спугнуть неосторожным движением. Пальцы покойника ударили Парфена по руке. Он отдернулся – и в который раз, то ли Парфен издал такой звук, то ли мошка вжикнула у меня над ухом.
Парфен какое-то время с осторожностью следил за мельтешением рук, вылавливал момент. Наконец, собравшись с духом, отчаянным рывком вцепился мертвяку в оба запястья, стараясь не касаться мест с оголенной костью. Несколько мотков веревки – и руки оказались зажатыми, как в тисках. Что остается мертвяку? Руки-ноги не слушаются, а запах живой плоти – вот он, совсем рядом. Потянулся раскрытой пастью в мою сторону. И очень кстати, я заодно обмотнул и голову так, чтобы веревки залезли в рот. Мертвяк захрипел, не в силах сомкнуть острые, как у волка, зубы. Оставшийся конец веревки я протянул обратно к ногам и закрепил.
Вот и все, дорогая редакция, дело, можно сказать, решенное!
Из-за угла дома выскочила Прокофья, энергично таща за собой тяжеленную повозку о двух колесах. Деревянная громадина с грохотом остановилась возле крыльца. Мы с Парфеном погрузили обездвиженного мертвеца на крытые соломой доски, весил он не больше, чем при жизни. Говорю не понаслышке. При живом Федьке Прокофья нередко прибегала к нам поздними вечерами с этой самой тележкой, и мы, сами едва на ногах, грузили бесчувственное тело. Уж похоронили давно, теперь вот опять грузим.
Должен ли сей факт рождать чувство чего-то странного, противоестественного? По моим соображениям, еще как! Ан нет его, взяли, погрузили – и точка. Уж больно все по-настоящему, хочешь – руку ему пожми, хочешь – похлопай по спине. Я уж и трещину знакомую в ребрах нащупал, от падения на лавку, – спину тоже ничуть могила не изменила. Не знаю, как вы у себя в редакции, а я своим умом такую обыкновенность необыкновенного объяснить не могу! И кончим об этом.
– Вы уж там поаккуратнее, – напутствовала Прокофья, – не чужое все ж таки…
– Будь спокойна, Прокофья, – утешил я, – сделаем все в лучшем виде.
Она достала из сорочки платок, промокнула глаза, помахала вслед не то нам, не то мужу. Уже когда поднималась по ступенькам
– Завтра жду вас окно чинить!
– Во баба, – услышала она мой восхищенный голос за воротами, – что с гуся вода! Будет тебе окно!
– Лучше прежнего, – ввернул голос потоньше и повыше.
Место захоронения Федьки на кладбище мы нашли быстро. Вместо земляной насыпи там зияла трещина с ровными краями, шириной как раз человеку пролезть.
– Как это он, Нилыч?
– Колдовство, – присвистнул я.
По усам Парфена метнулась волна.
Говорить вслух нам обоим расхотелось, какие-то странности творились со звуком в тишине кладбища. Слова звучали приглушенно, будто мы общались через толстую стену, да и сам себя слышишь словно бы со стороны. Я, когда сталкиваюсь с такого рода странностями, всегда прихожу к одному и тому же выводу: без нужды здесь лучше не задерживаться.
Не теряя времени, я стянул мертвяка за ноги с повозки, взял кувалду, Парфену сунул кол. Стараясь не замечать яростных извиваний покойника, Парфен на вытянутых руках наставил кол ему на грудь. Кувалда взлетела и ударила так, что острие кола расплющилось о камни на земле.
Честно признаюсь, был уверен, что этим все и закончится. Дед заверял, осиновый кол любого упыря успокоит на веки вечные. На деле же мы растерянно наблюдали, что мертвяк заизвивался еще бешеней, клыкастые челюсти заработали как молотилка, вот-вот перетрут веревки.
– Как будто не помогло, Нилыч?
– Как будто не кончился… Может, агония? Предлагаю прям так его в яму и сбросить. И делу конец!
Немалых трудов стоило поймать бьющиеся в припадке пятки. За веревки на ногах мы подтащили тело к расщелине и, не церемонясь, сбросили на дно. Я осторожно заглянул за край. Лежащий на поверхности свет луны не мог продавить черноту внизу.
– А ну как не помрет, Нилыч, что тогда?
Я с чувством выполненного долга отряхнул ладони друг о друга:
– С таким колышком, да с веревками на ногах, небось, далеко не убежит!
Вытянув шею, Парфен с сомнением глянул вниз.
– Закопать бы ямку…
– С петухами сама срастется, – заверил я убежденно. Бросил кувалду в повозку, еще раз отряхнулся и провозгласил торжественно: – Петр Ильич, поздравляю вас с успешно завершенным предприятием! Одному Богу ведомо, сколько невинных душ мы сегодня спасли! Предлагаю вернуться ко мне и закрепить победу так, как оно подобает подобным случаям!
Я церемонно протянул руку, Парфен схватил ее обеими ладонями, с жаром затряс, тонкие усы растянулись в ликующую улыбку.
Ликовали мы недолго. Со дна могилы донесся высокий, удивительно чистый голос Федьки Черепанова:
– За что ты так со мной, Нилыч?
Мы с Парфеном застыли, так и не разжав рук, посмотрели друг на друга…
Дальше я намеренно опускаю часть рассказа, потому как считаю, что в любой истории есть глубоко личные моменты, о которых автор имеет право умолчать. Могу сказать лишь, когда мы, отрешенные, без сил, сидели у меня на кухне и рассеянно смотрели каждый в свою точку, я вдруг нарушил тишину: