Беспамятство
Шрифт:
Наконец тягучая волна нежности достигла апогея и отступила, оставляя за собой обрывки сказочной мишуры и беспредельную пустоту. Ту самую пустоту, к которой Ольга так стремилась, чтобы позабыть душевную боль. Но пустота оказалась хуже страданий. Пустота утверждала, что смысл бытия отсутствует и ждать спасения напрасно. Ольгу охватил ужас: нежность уплыла, и она не могла сс вернуть. Ей бы заплакать, забиться в рыданиях, освобождаясь от нервного напряжения, но горе давно высушило влагу глаз. «Господи, верни мне слёзы или я захлебнусь в печали!» Воздух со свистом втянулся в лёгкие, грудь судорожно поднялась - раз, другой - и изо рта вырывался жуткий, душераздирающий вопль, похожий на тот, что настиг
Пронзительный звук оглушил и разбудил Ольгу, Она наконец проснулась, продолжая кричать наяву, уже сознательно, вмещая в этот крик тоску по Максиму, по обделённой любовью маме, по образу отца из детства, по Ромке со Светиком, которых она не умела ценить, по самой себе, обманутой призраком удачи. По своей нелепой жизни. С надрывным криком, казалось, из неё выходили тёмные сгустки горя, и она кричала, пока не осипла. Звук отдавался в ушах и пронзал мозг раскалённой спицей, но чем больше физических сил он требовал, тем настойчивее отвлекал от боли внутренней. Энергии на нравственные страдания уже не оставалось.
Крича, Ольга не беспокоилась, что её услышит кто-нибудь из местных жителей - старухи глуховаты, да и ложатся с заходом солнца - темень, хоть глаза выколи. Задолго до полуночи полупустая деревня забывалась мёртвым сном. Ближайшая соседка, Мария Спиридоновна, обычно спала крепко и окна закрывала на ночь даже в редко выпадавшие душные недели лета, чтобы под покровом темноты в дом случайно не проникла нечистая сила: как известно, несмотря на тысячелетнее православие, русские до сих пор не расстались с языческими привычками и верят в разную ерунду. Но нынче случилась оказия: муж младшей внучки привёз из Переславля-Залесского арбуз. Накушавшись вечером мочегонного плода — гостинец был редкий и старуха от жадности всё никак не могла остановиться, наелась до отрыжки, — она проснулась в неурочное время, в темноте пошла до ветру и чуть не свалилась с самодельного толчка, услышав странный звериный вой. В застывшей тишине он производил жуткое впечатление. На волка не похоже, волков Спиридоновна за долгую жизнь поиаслышалась достаточно, да и не ко времени года им выть, к тому же луны нет, только мелкие звёзды. Она еще долго сидела в тревожной задумчивости, пытаясь определить, откуда идёт звук. Вроде на этой стороне, с правого краю деревни. Но там, кроме молодой Чеботаревой обитателей нет. Не станет же она среди ночи орать? С ума, вроде, пока не съехала, хоть и жалуется на голову.
На другой день Спиридоновна не дождавшись, пока соседка придёт за молоком, после второй дойки сама понесла бутыль, зашла во двор, с неожиданной ловкостью юркнула без спросу в сени и лишь оттуда постучала в кухню.
– Входите, не заперто, - ответила Ольга надорванным от крика голосом.
– Я вот баллон принесла, - сказала старая женщина, озираясь вокруг и не находя никакой зацепки для объяснения ночных криков, кроме одной странности - москвичка далеко за полдень валялась в постели.
– Пока тёпленькое, может попьёте? Здоровы ли?
– Жива пока. Голова вот немного болит - прилегла.
– А-а, - потянула Спиридоновна и, не зная, что ещё сказать, нехотя поплелась восвояси.
Криков она больше не слышала. Может они и были, но арбуз закончился, а слезать с тёплой печи осенней ночью из одного любопытства - себе дороже, она не Матвеевна, которая от страсти к чужим тайнам готова чёрту душу заложить.
Молоко оказалось как нельзя кстати - Ольга с жадностью выпила почти литр, налила крысе и снова легла в постель, забывшись тяжелым сном. Она не вставала уже второй день — не видела в том необходимости. Полешки в огонь подбрасывала, печенье жевала, запивая холодной водой - не хотелось даже чаю согреть — смертная тоска одолела.
Регулярно заглядывал Максимка. Стучал в дверь —
– Не надобно ли чего? Ты не стесняйся, я ж тебе не чужой. Может, воды принесть или в Фиму за лекарством сбегать?
– Спасибо, пока не требуется*
– А мне снилось — зовёшь ты меня ночью. Слов выговорить не можешь, как я в детстве, мычишь, глазами хлопаешь. И обнять хочешь.
– Ошибся. Иди.
– Ладно, пойду. Только сны у меня вещие, — задумчиво сообщил Максимка.
Отныне, с приходом темноты, Ольга с суеверным трепетом ждала возможности снова испытать во сне нежность. Но сон не повторялся и нежность не приходила. Тогда она опять кричала - страшно, во всю мочь, как раненый зверь. Кричала, пока хватало сил, разрушая пустоту. Это позволяло ей удерживаться от безумия до следующей ночи, до следующего крика.
Так длилось долго, но пришло время, когда напряжения голосовых связок для крика не достало, Ольга уснула в изнеможении, не видела никаких снов и, пробудившись, почувствовала если не облегчение, то безразличие к своей дальнейшей участи. Так совпало, что в тот день пошёл снег.
Как известно, первый снег обязательно растает, но земля затвердела и манила чистой незамутнённой красой. Ольга поспешила одеться и, даже не выпив кофе, рванулась в поле. Идти оказалось неожиданно трудно, Ослабевшие за время лежания ноги скользили и разъезжались, кочки, камни, намятая колёсами глина и кустики травы застыли и обманчиво припорошенные белым снегом вынуждали запинаться на каждом шагу. По степной равнине передвигаться стало легче, но выглянуло солнце, снег моментально подтаял, и серо-грязное пространство явило собой неприглядную суть. Ольга развернулась и быстро двинулась вспять, пока дурное настроение не завладело рассудком.
Ещё издалека она заметила возле дома громоздкий «Ленд Крузер». Прикатил по первопутку! Только этого не хватало. Как бывает всегда в жизни: тут не повезёт, так и там схлопочешь. Первое желание - вернуться назад, в поле, но ведь отец не уедет не повидавшись! Будет ждать. Сердце болезненно сжалось и выдало несколько перебоев в предчувствии нежелательной и неприятной встречи. Обрезать бы Светке длинный язык - не сам же он догадался. И когда они все оставят её? Всё никак не могут успокоиться: надо же, вырвалась из лживой стаи, которую они считают своей по закону, вырвалась, наплевав на мнение остальных и презрев их блага! Кружат, вынюхивают, хотят посмотреть, сколько она выдержит, когда сдастся, запросит пощады. У них? Никогда! Лучше подохнуть!
Большаков стоял возле машины, значит, уже проверил, что в доме сё нет, потому что дверь как обычно была не заперта. Один приехал. Всегда любил сам сидеть за рулём, теперь очень пригодилось — банкроту шофёр не по карману. Отец вызывал у Ольги омерзение - старый поверженный беззубый лев. Она больше обрадовалась бы известию о его кончине, чем ему самому. Знала, что так думать грешно, но думала, и думала ясно, не скрывая от себя, хотя гордиться тут нечем.
Самос отвратительное, что придётся с ним разговаривать. Как и о чём? Ольга всё-таки кивнула головой и жестом пригласила отца в кухню. Подбросила в печь дров, поставила чайник. Виталий Сергеевич скинул прямо на лавку дублёнку, размотал длинный пушистый шарф — всё молча, мучаясь необходимостью произнести первые слова. Ольга обратила внимание, что у отца дрожат руки — мелко, жалко. Когда-то холёные, с аккуратными отполированными ногтями, они очень изменились — усохли, покрылись пигментными пятнами, лунки обросли заусенцами. И все-таки это были родные руки, тепло которых она помнила на своем детском теле. Жестокая память! Вид отцовских рук переворачивал душу. Зачем дана жизнь? Ольга отвернулась, чтобы не выдать своих чувств.