Беспамятство
Шрифт:
– У Вали?!
– Представь себе! Но трудно вообразить, что человек может так измениться! Куда девались манеры, лоск, походка Ширхана. Сгорбился, подошвами шаркает, выбрит плохо. Погасший взгляд.
Угол Ольгиной губы пополз куда-то в сторону, и рот скривился. Значит, Бачслис довёл свой гнусный план до победного конца. Она сама ему невольно помогла, и испытывать теперь угрызения совести по меньшей мере фарисейство. Смерть за смерть, кровь за кровь — хороший лозунг времён войны. Но разве теперь война? Конечно, война, всегда война - нескончаемая, берущая начало во тьме
терять статус настолько унизительно, что одновременно теряешь себя. Нравственная смерть хуже физической, поскольку не даёт единственной отрады — покоя, за который смерти можно многое простить.
– Того человека больше нет, - задумчиво сказала Ольга. — Он никогда не покается, а я никогда не прощу.
– А может, покается? Ты же сама говоришь - его нет, значит, появился другой.
– Зачем новому - грехи прежнего? Он считает себя не виноватым, а обманутым.
– Тогда прости просто так, по-христиански. Тебе же легче станет.
– Мне не станет. Гейне шутил, что врагам надо прощать, но не раньше, чем они будут повешены.
– А как же постулат «возлюби ближнего, как себя самого»? Я вижу, ты Библию с собой привезла.
Ольга смутилась. Она захватила Библию среди прочих вещей в тайной надежде вычитать в ней утешение, подумать в тишине и одиночестве над вечными истинами. Религия могла бы стать спасительным якорем в океане несчастий, которые обрушились на нес, как девятый вал. Но это интимное дело, и Светку не касается. Она сказала:
– Надо любить ближнего не как себя, а как он тебя любит, потому что любовь делает человека беззащитным, и если ближний — враг, я провоцирую его совершить зло. Это похоже на армию, которая повернулась к противнику задом. И потом, есть же прямая психологическая зависимость: когда тебе причиняют боль, трудно быть хорошим, и наоборот, когда ты счастлив, то готов облобызать весь мир. А об отце не хочу говорить, бессмысленно. Давай лучше чаю попьём. У меня сырники есть, со сметаной. Сметана потрясающая, сама образуется на парном молоке, если его поставить в погреб. В три пальца толщиной. И голубцы с рисом и морковкой.
Ольга подложила в печь пару поленьев и зажгла свечи.
– Нет электричества?
– ужаснулась подруга. — Провода украли? Целая деревня без света в двадцать первом веке? Куда смотрят власти?!
%
Пахнуло столичным менталитетом.
– Туда же смотрят, куда и всегда, — себе в карман. Что может правительство, если Россию забыл Бог?
– спокойно ответила Ольга.
– не представляю, как ты живёшь без телека!
– И без микроволновки... — усмехнулась хозяйка. — На первых порах я тоже не могла представить, как можно обходиться без холодильника. Но здесь просто нечего в нём хранить. Есть подпол — там овощи, соленья, варенья, сало. Мяса я не см, яйца у соседки беру, а рыбу когда-никогда завезут в Фиму браконьеры с Плещеева озера, так сё сварил - и съел. No problem.
– А я без телевизора не могу. Утром иду на кухню готовить
– И что смотришь?
– Ничего не смотрю. Это как фон, как сигнал, что мир ещё существует.
Ольга повела рукой.
– Как видишь, в этом можно убедиться и другим способом.
– Но это иной мир.
– Что правда, то правда. Уверяю, он не хуже. Даже лучше.
Она не сказала, что однажды оконфузилась сама пред собой:
встав поутру и распахнув окно в палисадник, вдруг исвольио воскликнула с тоской: «Опять зелёная трава!» Какой-то рудимент памяти, сформированной в городе, безотчётно затосковал по асфальту, стенам каменных домов и потоку автомашин.
– не понимаю, откуда берутся такие фантазии - жить в захолустье, в дикости, без общения с нормальными людьми?
– скривила губы московская подруга,
Ольга взорвалась:
– Если не понимаешь, зачем приехала? Нет, ты скажи мне: зачем ты приехала?! Кто тебя звал? Что за дурная манера — лезть в душу!
Светик молчала. Но Ляля была сё подругой уже больше тридцати лет, и, за исключением нескольких щекотливых вопросов любовного треугольника, они доверяли друг другу. Поэтому Света призналась:
– С тоски приехала.
Казалось, удивить Ольгу сильнее было трудно.
– Тоска? У тебя?!
не могла же Светик сказать напрямую, что хотела вместе с удовлетворением инстинкта материнской заботы о ближнем удовлетворить любопытство. Да не простое — важно знать, угрожает ли се семейной жизни новая агрессия со стороны подруги или она прочно закрепилась на новом месте. Это была правда, хотя и не очень красивая. Однако дело обстояло сложнее: Светик неожиданно проговорилась о той, другой правде, которую она чувствовала, но о которой не хватало досуга поразмыслить.
Она утвердительно кивнула головой:
– Да, представь, настоящая тоска. Ну, добилась я должности начальника отдела. Удачная карьера, денег больше, чем могу потратить. А оглянешься — вспомнить нечего, одна суета и купюры даже во сне мелькают. Ромка весь день на диване валяется, дети летом сиднем сидят в городе — мне некогда с дачей возиться, а ему лень. Отправить их одних в какой-нибудь лагерь, санаторий боязно, да они ещё все разновозрастные, потом вместе не соберёшь. У тебя тут воздух - ножом резать можно, аж зависть берёт.
– Ну, если это намёк, то извини, я за ними присматривать не возьмусь. У меня другие проблемы. Хочешь, сама на постоянное жительство переезжай. Домов пустых — с десяток на выбор,
– Фу! До такой степени я ещё не обвалилась.
– Вот видишь. Вся твоя зависть - одно лукавство.
– Зависть — может быть. А почему бы и нет? Где справедливость? Кто это так определил, что ты счастлива, а я счастье себе только придумываю?
– У меня больше никакого счастья нет.
– Но ведь было? А у меня и не было никогда. Жизнь, которой я живу, которую единственно знаю и к которой привыкла, как к собственной коже, вдруг перестала меня устраивать. Поэтому, как только появляется время для раздумий, я тотчас начинаю что- нибудь делать, чтобы мысли крамольные не лезли.