Беспамятство
Шрифт:
Не открывалось. Значит, ещё не время.
Она опять повернулась лицом к полю: до самой дальней дали — ни души, только небо и воздух, напитанный густыми запахами уходящего лета с тонкой осенней горчинкой. «Господи, - громко сказала Ольга, зная, что человек её не слышит, а услышит ли Бог, ей не узнать.
– Господи! Спасибо тебе, что позволил насладиться прелестью Твоего Творения. Я знала, что такая красота где-то есть, по крайней мере, должна быть, но никогда не видела её сердцем. Спасибо, Господи, за милость - открыть мне неведомое прежде счастье. И нет во мне больше ненависти, а есть одна любовь.»
Она
Ольга возвратилась домой, бережно неся в себе новый свет и предвкушение радости. Она была сражена открытием, что в ней, вопреки ударам судьбы, сохранилась жажда жить и способность чувствовать красоту мира. А как же Макс, предательство отца? Похоже, ей удалось забыть свое прошлое, в котором отрада всегда зависела от других людей, а не от неё самой. «О, если б навеки так было!» - мысленно пропела Ольга мелодию Массне.
На подходе к Филькино, возле старой запруды, она впервые рассмотрела вблизи подобие помещичьей усадьбы, сверкающий свежей древесиной трехэтажный загородный дом, обнесенный сплошным забором. Озеро тоже было огорожено серебристой
сеткой-рабицей — новые русские вовремя подсуетились, оформили аренду, в надежде, что скоро нужный закон подоспеет и возьмут озерцо в собственность. Вид жилья, приспособленного под праздность, возбудил в Ольге лёгкое раздражение, в причине которого не хотелось разбираться, и она отстранила от сознания выпадающую из пейзажа картинку, боясь испортить настрой на добро.
Даже ужинать не стала, чтобы за вознёй со сковородками не разрушить внутреннюю гармонию. Хотя ночь еще маячила вдалеке, Ольга с размаху бросилась на лежанку и по-детски закопала голову в подушку, испытывая какое-то всеобъемлющее счастье. Она закрыла глаза, чувствуя на лице свою улыбку, мимолётную, беспечную, как до встречи с Максом, когда ещё жизнь казалась ужасно простой и вечной. Вот оно — утерянное наслаждение самим ощущением бытия. Лежать в тепле, слушать тишину, в которой потрескивают дрова, улавливать запах раскалённой железной дверцы и шипение берёзового сока. Какое блаженство! Случись сейчас здесь кто-нибудь, он тоже станет частью её радости.
Приняв деревенские обычаи, Ольга отвыкла запирать дверь. Зачем? Любое действие должно иметь хоть малейший смысл. Закрываться на замок резона не было никакого, тем более старухи знали, что москвичка не жалует незваных гостей, и без приглашения не заходили. Лишь Максимка, несмотря на предупреждение, продолжал поступать, как ему вздумается. Вот и сейчас в сенцах звякнула щеколда, потом скрипнули петли — одни, другие, и дурачок вошел в комнату, а вернее влетел, зацепившись за порог - то ли спешил, то ли волновался, но скорее всего из-за темноты.
– Ты бы хоть свечу запалила, - сказал он с укором.
– Вишь, Махсимка споткнулся. Чуть не упал.
Даже этот приход - казалось бы некстати - не испортил хорошего настроения.
– Так ты Максим или Махсим?
– засмеялась Ольга.
– А хоть так кличь, хоть эдак, всё едино - ровнее не стану.
– Зачем пришёл? Я не звала.
– А мне показалось,
– Когда кажется, креститься надо, — рассердилась всё-таки Ольга.
– Видишь, спать
– Зачем стучать? — удивился дурачок.
– Разве ты глухая, шагов не слышишь?
– Так не для того стучат, а чтобы спросить: можно ли войти.
– А почему ж нельзя? — никак не мог взять в толк Максимка.
– Да по-разному. Ну, вдруг я не одета.
– Так оденься, я обожду. Вот причина! Я в Фиме раздетых девок сколько хочешь видел.
– A-а, так ты мне изменяешь?
– с шутливой грозностью произнесла Ольга.
Максимка расстроился:
– Да ты что?! Я тебя в жёны зову, а эти просто бабы. Хотелка просит - куда ж денешься?
– Слушай, ты со своей непосредственностью мне надоел. Иди. Хоть и рано ещё, да я, правда, спать надумала.
– Спи, спи, — согласился гость, — Пусть тебе ангелы приснятся — так мамапька мне всегда па ночь говорила.
Наконец Максимка ушёл. Ольга опять нежно обняла подушку, желая продлить состояние сладкого покоя. Сон мягко обнял её и быстро унес в свои владения. Но это были странные чертоги радости — где-то по периферии бродили тени прошлого, напоминая, что забвения нет.
Глава 22
Наступила осень. Настоящая, среднерусская, сырая и холодная, без солнца и с нудными нескончаемыми дождями. Раз в три дня, набросив мужской прорезиненный плащ с капюшоном, Ольга ходила за молоком и яйцами. А так - надобности не было, да она о разносолах и думать перестала. Вот книг привезти и йотом ещё в Фиме прикупить, хотя книги стали намного дороже еды, к счастью, не пожадничала. Возможно, потому и глубокая осень пришлась ей по нраву.
Она любила, затопив крепко печь, лечь головой к окну и, грызя сушки или семечки, читать весь день, пока на стемнеет. Чего только она не испытала, следуя за воображением писателей, однако тщательно отстранялась от параллелей с собственной жизнью. Зато абзацы, которые, как ей казалось, наиболее правдиво описывали действительность или содержали какие-нибудь значимые
обобщения, она перечитывала по многу раз, пытаясь проникнуться ощущениями автора. У Ольги появилось чувство, что наконец она живет в соответствии со своими внутренними потребностями, а не по законам внешнего мира. Филькино как бы выпадало из общего пространства, и на него коллективные правила не распространялись, потому не страшил грядущий день. Здесь не было силы, способной заставить сё сделать то, чего она не хочет. Например, вспоминать.
Вечером Ольга жарила омлет или оладьи из тыквы, пила молоко или чай с домашним сыром и снова ложилась в тёплую постель, теперь уже спать. Шум дождя был единственным звуком, который она слышала и который ее успокаивал своей фатальной непреложностью. По характеру капель, падающих на крышу или в лужи, превратившиеся во временные озёра, она пыталась определить, хватит ли у туч дождя на завтра. Без дождя чтение не доставляло и половины удовольствия. Кроме того, она так устала от того, что всё время что-то случалось, а дождь служил гарантией того, что ничего не изменится и ни одна живая душа в дождь не сможет проехать в Филькино, если только на танке. Танкистов среди Ольгиных знакомых не водилось, значит, вспугнуть с таким трудом обретённое спокойствие никому не удастся.