Беспокойные боги

Руоккио Кристофер

Я не осмеливался встретиться с существом взглядом, зная, что это принесет боль, равной которой не было в моем опыте. Меня охватил маслянистый стыд, черное отчаяние от того, что я позволил одному из них прикоснуться к себе, осквернить, прикоснуться злу.

"Посмотри на меня!"

Я не мог, зная тогда, что Рагама наверняка убьет меня, что я провалил его испытание.

"Посмотри на меня!" приказал Рагама, и я не посмел ослушаться.

Я поднял глаза, чтобы встретиться с его взглядом, и обнаружил, что они изменились. Если раньше они были черными, как пустота, то теперь стали голубыми и яркими, как звезды, - почти бесцветными.

Я не мог отвести взгляд. Я не могла отвести взгляд.

"Назови себя!" сказал Рагама, и слоги отразились от рушащихся сводов подобно раскатам грома.

"Нет…" Слово сорвалось с моих губ, хотя и было произнесено по ее воле. "Нет... нет..."

Эти глаза! Я не мог скрыться от этих бледных глаз! Хотя я бился и поворачивал голову, я всегда обнаруживал, что они смотрят в меня, в самое мое сердце. Некуда было повернуться, некуда было убежать. Нет спасения...

"Скажи мне свое имя".

Я ощутил, как бесчисленные глаза скользят по мне и сквозь меня, впитывая каждый мой атом. Я почувствовал, как пальцы воли, стоящие за этими глазами, коснулись моего разума, и сразу же я увидел жалкое существо, которое сыны Земли называли Адрианом Марло. Такой маленький, он был иссушен и сломлен временем и мучениями, его тело было покрыто шрамами, а черные волосы всклокочены и растрепаны от боли. Я зажал одной рукой его лживый рот.

Ему это было не нужно.

Тень лежала на нем и в нем самом, тень, которую было ясно видно.

Но это была не его тень.

Она двигалась сама по себе.

Я схватил эту тень бесчисленными руками и потащил ее на свет, крича - все время крича, - чтобы она дала себе имя. Тогда она показала мне, он показал мне. Мы падали, сброшенные вместе с какой-то высоты. Звезды падали мимо нас, и я ненавидел их, ненавидел так же, как ненавидел руку, зажавшую рот маленькому существу, на которое я претендовал. Я чувствовал, как ненависть искажает этот рот, это лицо, но держался еще крепче. В этот миг Адриан Марло прикоснулся и так мельком увидел не одно, а два ужасных существа сразу.

Ушара и Рагама сразу разделили его разум и сердце, и он узнал их - увидел, что они действительно родственники, но, хотя они и были родственниками, они были и злейшими врагами.

"Ты должен был пасти звезды, брат", - вскричал Рагама. Эти глаза - яркие, как залитый солнцем снег - смотрели в меня и сквозь меня, но он встретился взглядом не со мной, а с ней. "Повелевать ими!"

"Брат?" спросил я, и на мгновение боль от этой руки стала меньше.

"Тише, Дитя", - сказал Судья. "Скоро все закончится". Эти обжигающие пальцы сжимались, полыхали, пока я не почувствовал уверенность, что кожа на моем лице должна покрыться волдырями, задымиться и отслоиться. Я попытался закричать, но больше не мог найти свой рот. "Ты предал свою цель, брат!" прорычал Рагама. "И ради чего?"

Губы, которых я лишился, зашевелились сами собой, слова, словно могильные черви, выскользнули между пальцами Рагамы. "Чтобы… выбрать… для себя".

"Скажи мне свое имя!"

По правде говоря, от моего лица клубился дым, черный и ужасный. Я все еще чувствовал, как шевелятся мои потрескавшиеся губы, чувствовал, как кровь течет и вскипает по подбородку. Я был мертв и знал, что мертв. Я знал, что больше не могу отказаться от вопроса.

Я заговорил, но ответ пришел из-за моего плеча, из места, невидимого смертному глазу.

Ushara.

Там было сказано.

Ushara zirdol.

Я

человек Ушара.

Я Ушара.

Когда она ответила, я понял. Рагама сказал, что она была создана, чтобы пасти звезды. Ее задачей было их обслуживание и управление, и она оставила ее, чтобы править Вайарту как королева. Как бог. Тем самым она восстала против своего хозяина, своего создателя, против самого Тихого.

Свет струился с лица Рагамы, с его рук, из каждой его поры. Он обжигал меня, обжигал ее, обжигал существо, прильнувшее к маленькому человечку, которого отец - который не был настоящим отцом - называл Адрианом.

Я чувствовал, как она ускользает...

...и сразу же понял, что не хочу, чтобы она уходила.

Я так многому научился у нее, так много видел в своих видениях... Так мало понял. Разве я уже не нуждался в ней? Несомненно, у этого фрагмента Наблюдателя в моем сознании было свое применение? Разве это не могло пригодиться в борьбе против сьельсинов? Против самой Ушары?

Это была рука, которую я почувствовал в своей? Холодная, с белыми костяшками, с шестью пальцами?

Я повернулся, чтобы увидеть ее лицо, эти черные глаза, эти рубиновые губы, эти волосы, похожие на вечернюю осень.

Я ничего не видел, не мог видеть ничего, кроме света, льющегося с лица Рагамы.

Я услышал голос. Два голоса. Двойной голос Рагамы, говорящий:

Trian am taba ol anozam tia?

Ты позволишь мне убить его?

Выбор.

Рагама предложил мне выбор.

Значит, это и было испытание? Неужели я еще не провалился?

Отказаться было бы так легко, раз уж на то пошло. Так легко остаться с ней. Умереть вместе с ней. Между мной и Судьей прошла тень, и я понял, что это тень ее волос. Ушара стояла между мной и Рагамой, ее руки обхватили меня - эти тяжелые белые конечности, ее грудь прижалась к моей груди, так что ее дыхание обдавало прохладой мою шею.

Мы падали, падали вместе - спутанные, как атомы в телеграфе.

Она защищала меня, я видел это отчетливо, защищала от света Судьи.

Как я мог позволить ей умереть?

Двойной голос заговорил снова, задавая тот же вопрос.

Trian am taba ol anozam tia?

Ты позволишь мне убить его?

"Да".

Минута слабости. Минута силы? Губы шевельнулись, потрескались, обожглись, раскалываясь от крови и боли.

Тень исчезла. Ее тень.

В одно мгновение она исчезла, а вместе с ней и свет.

И боль.

Я лежал на спине среди кабелей, змеившихся по полу, и смотрел сквозь потрескавшиеся и осыпавшиеся своды этого языческого храма на бледно-амарантовое небо. Звезды умирают, сказал Рагама.

Конечно, они умирают.

Они потеряли своего пастуха. По крайней мере, одного из своих пастухов.

Я сам, несомненно, умирал. Боль прекратилась, хотя память о ней осталась.

Ушара исчезла. Ее тень, ее отпечаток, ее память. Та часть ее, которая попала в мой разум, поселилась в нем после битвы на Сабрате… та часть ее, которая преследовала меня все последующие годы, исчезла. Я улыбнулся, но это была кривая улыбка моей юности, и, как ни старался, я не мог изуродовать свое лицо так, как это делала она, не мог воспроизвести ее зубастую, демоническую ухмылку.