Беспокойные боги

Руоккио Кристофер

Все трое исчезли одновременно, Багита стал таким большим и размытым, что исчез с нашего плана целиком, остальные изображения превратились в простые пятнышки. Оставшаяся кровь продолжала капать вверх, но кое-где попадалась в воздухе и плавала, как вода в условиях нулевой гравитации.

На мгновение все замерло. Кровь, парящая в воздухе, повисла, как множество черных и далеких звезд. Никто не двигался, и ничего.

Ничего, кроме руки.

Огромные черные кости сдвинулись, и на мгновение я подумал, что они должны упасть.

Потом я понял, что происходит.

Пальцы

сжимались, скручивались, без сухожилий или связок, которые могли бы оживить их, их движение сопровождалось сухим трескучим звуком, как будто раскалывалось дерево. Музугара отпрыгнул назад, потерял равновесие и, пошатываясь, рухнул на пол под помостом. Сьельсины заставили меня встать на колени, Кассандру - рядом со мной. Все присутствующие сьельсины, кроме вайядана и наших тюремщиков, бросились на пол в мольбе. Минойцы остались на ногах - Гаиска и Кибалион, а также два мага, которые управляли паланкином.

Я почувствовал заряд в воздухе, по коже бежали мурашки, а волосы вставали дыбом.

"Это... невозможно", - выдохнула Кассандра.

И все же это было так. Огромные пальцы вытянулись, царапнули по белой поверхности мрамора, вся рука сжалась в кулак. Сам воздух потемнел, как будто что-то черное выпило свет наших ламп, и в воздухе повисла тень. Я почувствовал, как у меня перехватило дыхание.

Она сжималась.

Рука уменьшалась.

Она была размером с шаттл, теперь стала едва ли больше наземного автомобиля. Мужчину. Ребенка.

Потом она исчезла, раствопилась вместе с телами сьельсинов, убитых на мраморной плите.

На алтарном камне.

Но мы были не одни в пантеоне. В воздухе висела гнетущая тяжесть - ощущение, что за всеми нами наблюдают невидимые злобные глаза. Я почти ощутил дыхание на своей шее, прикосновение холодных и крепких, как железо, пальцев. Затем голос, черный, как чернила, и мягкий, наполнил мою голову, как вино, похожее на настойку опия.

Ol zir am.

Боль расцвела в моих глазах, и я зажмурил их, но это было бесполезно.

Ollori Cordnan, Aldon ollori Iadan, ol zir am.

Казалось, черная тень накрыла все мои чувства, какой-то образ давил на мой разум. Хотя мои глаза были закрыты, а колени ощущали под собой холодный камень, а на руке - когти, я сразу почувствовал пустыню под ногами и полуденное небо над головой. Фигура, высокая и стройная, одетая в дымящуюся черную вуаль, двигалась ко мне, продвигаясь через дюны.

Уходи. Прочь. подумал я. Детская мысль. Глупая и простая.

Теперь мы стояли в трюме "Реи", оружие "Персея" было неподвижным, в безопасности в своей пусковой люльке.

Am gelar am na quansba ol?

Фигура повернула голову, музыка ее голоса зазвучала мелодичнее.

Я не ответил.

Ul talammad?

Видение сместилось, и теперь мы стояли в гипостиле, одни. Была ночь, и ни один луч света не проникал через украшенный колоннами вход. Под сводами наверху не висело ни лампы, ни каких-либо признаков человеческого присутствия. Я мог сказать, что язык изменился, хотя его звучание

все еще было мне незнакомо. Это звучало как язык Миуданар, когда он пытался поговорить со мной на Эуэ.

"Абба!"

Голос Кассандры прорезал видение, и, несмотря на боль в голове, я открыл глаза.

Это было не видение.

В центре плиты перед Музугарой стояла фигура в черном.

"Do Anscurhae!" - воскликнул Музугара, - "Do Caeharush! Мой бог! Ты благословляешь нас своим присутствием!"

"Это то, что ты видел в пустыне?" спросила Кассандра.

Я кивнул.

Если уж на то пошло, он был выше. Выше любого человека. Выше любого сьельсина. Это было похоже на нависающую колонну, палец, возвышающийся над всем. Я почувствовал - хотя откуда я знал, что это так, сказать не могу, - что в этот момент чудовище присутствовало в большей степени, чем тогда, в пустыне. Как будто то, что я тогда видел, было лишь видением, сном наяву.

Это была сама тварь.

Все сьельсины прижались лицами к земле, за исключением Музугары и тех, кто держал Кассандру и меня - хотя они отвели глаза. Только вайядан и миносцы осмеливались смотреть на Наблюдателя. И Кассандра. И я сам - и я посмотрел глазами, которые дал мне Тихий, и увидел существо, стоящее поперек каждой ветви потенциала, и, видя это, я понял, что вижу не разные вариации монстра, эхом отдающиеся во времени, а одно и то же существо во всех аспектах. Каким бы широким ни было мое видение, оно было еще шире. Как тела Манна были связаны между собой в каком-то высшем пространстве - три тела и одно одновременно, - так и каждая итерация возвышающегося существа, которое я воспринимал, была связана, так что, когда оно наклоняло голову, чтобы изучить картину перед собой, каждая преломленная версия его двигалась в унисон.

Во всех возможных настоящих моментах оно двигалось одновременно. Оно стояло на вершине самого времени, как колосс, его невидимые ноги были закреплены за горизонтом моего зрения.

Никогда еще я не видел столь огромного и столь ужасающего существа.

По-прежнему говоря на архаичном сьельсинском языке, вайядан сказал: "Я - принц Инумджази Музугара, владыка двадцать девятой ветви линии Атуману, Возлюбленный Элу, слуга Миуданара, твоего рода!" Он жестом указал на паланкин. "Я принес сосуд для тебя! Чтобы ты мог миновать бури, которые окружают этот мир, и снова стать свободным, чтобы пить из звезд! Поэтому я умоляю тебя, даруй мне силу! Сделай меня своим чемпионом, как Миуданар сделал Элу, а после него и Элушу!"

Несмотря на свой ужас, я рассмеялся.

Это снова был принц Музугара, не Вайядан, не генерал. Ибо кто может называть себя генералом, претендуя на титул принца? Некогда принц возвеличил себя и надеялся стать еще более великим. Музугара пришел в Сабрату не по приказу своего принца, не для того, чтобы вернуть своего потерянного и падшего бога, чтобы передать в руки Пророка величайшее оружие из существующих.

Он пришел, чтобы обмануть.

Музугара надеялся сделать из себя то, чем была Дораяика, чем был Элу.