«Без меня баталии не давать»
Шрифт:
Местность для днёвки представлялась королю удобной ещё и потому, что от русских их отделяли две заболоченные речушки, перейти через которые кавалерии было невозможно.
Но Пётр думал иначе. Остановка шведов, их растянутость на многие вёрсты давали прекрасную возможность попытать боевого счастья регулярному войску. Ещё с вечера он вызвал к себе командира Семёновского полка князя Михаила Михайловича Голицына.
— Вот что, князь Михайла, бери восемь батальонов и ныне в ночь пройди болота и Чёрную Наппу, дабы заутре ударить по шведу. Отсюда он нас не ждёт, да и туман поутру тебя прикроет. Атаку начнёшь штыком, ну а далее
— Сикурс будет? — спросил Голицын.
— В сикурс драгун Флюка пошлю, но ты на них не надейся, зело болота топкие, могут завязнуть. На себя надейся, князь Михайла, на себя да на Бога.
Голицынские батальоны выступили ещё в темноте, пороховницы солдаты вешали под самое горло, дабы не замочить порох при переходе речки Черной Наппы. Запрещено было разговаривать и даже кашлять или чихать.
Впереди семёновцев, как всегда, шёл князь Голицын, вооружённый шпагой и двумя пистолетами. Именно шпага князя, поднятая им над головой, и будет служить сигналом к атаке. Впрочем, пока князь виден лишь самым ближним солдатам, а к тому времени, когда подойдут к шведам, должно светлее стать.
По болотистой низменности вышли к речке — и сразу вброд, дно вязкое, илистое, вода чёрная, не зря, видимо, речушка Черной Наппой зовётся. Вода в иных местах по грудь солдатам, оружие и пороховницы подняты над головой. После реки опять вязкое болото и над ним белёсый туман.
«Нет, — думает князь, — сикурсу не пройти. Государь прав. Самому надо управляться».
Но вот болото кончилось, началось повышение местности. Голицын напряг зрение и увидел впереди низкие выгоревшие шатры, телеги, коней. Со звоном выхватил шпагу, взметнул над головой, полуоборотившись к батальону, покрутил ею над собой и побежал вперёд, выискивая взглядом первую жертву. Ею стал швед, вылезший только из шатра и не продравший ещё глаза. Голицын привычным, отработанным движением сделал неглубокий укол под левый сосок, и швед повалился замертво, не успев и вскрикнуть.
Справа, слева послышались стоны, вскрики, лязг железа, испуганный храп рвущихся с привязи коней.
Туман, словно вспугнутый начавшейся резнёй, быстро рассеялся. И едва стало видно весь лагерь, как вспыхнула беспорядочная стрельба с обеих сторон.
— Господин полковник, пушки!
Голицын бросился на крик и действительно увидел несколько пушек.
— Заряжай картечью, поворачивай на шведа, — скомандовал было князь, но вспомнил, что под рукой у него пехота, а не артиллеристы. Тогда он сам, сунув шпагу в ножны, взялся заряжать пушку. Делу этому Голицын был обучен самим царём ещё в потешных баталиях под Преображенским, именовавшимся на потешный лад Пресбургом.
Однако и солдаты, ведавшие, что пушка — то же ружьё, только побольше, взялись, глядя на полковника, заряжать их.
— Кидай картуз!
— Давай банник...
— Забивай тужее.
— Где картечь? Сыпь.
Пока шведы пришли в себя, русские успели молча перебить несколько сот солдат и захватить полковой обоз со знаменем и пушками. Пушки тут же были пущены в дело. Картечь буквально выкашивала ряды поднимаемых в атаку солдат.
Взошедшее солнце осветило сражение, которое выигрывали русские. Примечательно,
Пётр, взобравшись на крышу амбара, наблюдал за сражением в подзорную трубу. А Карл находился невдалеке и крутился на коне, от ярости рвал ему трензелями [102] губы, но прийти на помощь своему погибающему правому крылу не мог. Не оттого, что трусил, просто не с кем было идти в атаку на русских — при нём всего двадцать драбантов личной охраны.
Из этой свалки вырвался генерал Роос — командир погибающего полка, подскакал к королю и хотел доложить:
— Ваше величество...
102
Трензеля — удила уздечки.
— Назад, мерзавец! — перебил его король. — Как ты смел обезглавить полк?!
— Но нужна помощь, ваше величество.
— Я послал уже. Держитесь. Скоро придёт сикурс, и я сам поведу его в атаку.
Карл надеялся, что русские наконец-то решились на генеральное сражение, и теперь с нетерпением ждал прихода свежих сил, чтобы лично повести их в бой и добить русскую армию.
— Где эта старая перечница! — злился Карл на Реншильда и слал одного за другим посыльных, требуя немедленного прибытия в его распоряжение драгун.
Но вот воротился один из посланных:
— Ваше величество, драгуны на подходе.
«Ну сейчас я покажу вам настоящую сечу, — дрожа от нетерпения, думал Карл. — В капусту. Всех до единого в капусту. Никаких пленных, никаких языков».
Он хватался за рукоять шпаги, вряд ли задумываясь в тот миг, что это за оружие. Нет, конечно, он помнил, как униженно презентовал ему эту тяжёлую длинную шпагу поверженный Август II Саксонский. Этот жест означал, что он отказывается не только от сопротивления, но и от польской короны [103] .
103
Этот жест означал, что он отказывается не только от сопротивления, но и от польской короны. — См. примеч. № 83.
— Пусть этим клинком ваше величество пронзит всех своих врагов.
У Августа достало ума умолчать, что эта шпага принадлежала ранее русскому царю Петру.
И, конечно, Карл не подозревал, что сжимает рукоять царской шпаги, с вожделением алкая обрушить её на головы царских солдат.
Но что это? Чутким, опытным слухом король уловил, что сражение стихает, идёт на убыль. И когда он понял, что русские отходят, то, привстав на стременах, вскричал в бешенстве:
— Трусы-ы! Несчастные трусы...
Генеральная баталия, о которой он всегда мечтал, которую всегда искал, опять уплывала из его рук. Он ещё не знал, что русские целиком уничтожили два его полка, унесли пять знамён, а главное, что с сегодняшнего дня военное счастье окончательно отвернётся от него.
А после обеда, когда измученные голицынские батальоны воротились домой, царь подбежал к командиру. Схватил его, мокрого, грязного, в объятия так, что у того затрещали косточки, звонко расцеловал измазанное, пропахшее порохом и болотом лицо.