Без названия
Шрифт:
– У вас нет каких-нибудь личных соображений о мотивах убийства, может, они сложились из ваших разговоров с другими собирателями старины?
– Знаете, я от музея очень далек. Услышал, что убили старика, посожалел, разумеется, и забыл. Есть свои заботы и своя работа. Так и другие реагировали, кто не был с ним знаком, а лишь понаслышке.
– Собирательство тоже подвержено моде. Что сейчас особенно в моде?
– Мода бывает у дилетантов. Профессионалы не изменяют своим привязанностям.
– Вы хотите сказать, что искать нам
– Искать надо всюду, - нахмурился он.
– На все есть нынче цена, кроме человеческой жизни. Вы бывали в Ереване, в Матенодаране?
– Нет, только слышала.
– Там бы вы поняли, почему уходя оттуда, люди думают не о том, как бы заиметь что-нибудь из увиденного, а о том, что можно принести туда из дому, что достойно быть сохраненным на века, - он посмотрел на нее почти черными умными глазами и вдруг сказал: - Нет, я не убивал Гилевского.
– Я вас не подозреваю, - сказала Кира.
– Напрасно. Сегодня надо подозревать всех и всякого, время такое, дикое. Приходите посмотреть мои витражи и коллекцию офортов, я храню ее открыто в мастерской.
– Чтобы понять, почему вы не могли убить?
– улыбнулась Кира.
– И для этого тоже...
"Каждый будет приводить доводы, почему не смог бы убить. Но кто-то же убил, - с грустью подумала Кира, когда Манукян ушел.
– А не вожусь ли я с ними зря. Может убийца из другого мира?"
Она понимала, что ей предстоит всем им задавать почти одни и те же вопросы. Опыт сотен следователей на протяжении десятилетий выработал много стереотипов, без которых было не обойтись. Кто-то когда-нибудь и после нее, Киры Паскаловой, будет задавать те же вопросы, но в других обстоятельствах, однако следуя стереотипам взаимоотношений и поведению допрашивающего и допрашиваемого...
На предложение "садитесь", Жадан сострил:
– Уже? Но мне еще не ясно, за что, - невысокий, худощавый, юркий, он хохотнул, отодвинул от стола стул, уселся, откинулся на спинку, скрестил руки на груди. Из-под натянувшегося рукава проглянула татуировка: сфинкс. Он поймал взгляд Киры и сказал: - Грехи отрочества, но исполнено неплохо, - чуть повыше приподнял рукав, демонстрируя татуировку.
– Не правда ли?
Кире он не понравился: то ли бравада, то ли хамоватый, не понимает, куда и зачем пришел.
– Это меня мало занимает, - резко сказала она.
– Коснемся другой темы.
– Убийства Гилевского?
– Вы догадливы, Святослав Юрьевич.
– Получив ваше приглашение, я не долго ломал голову, чтобы это значило. Итак, "их бин ганц ор", т.е. "я весь внимание".
– Это хорошо, - ухмыльнулась Кира.
– Как давно вы знали Гилевского?
– Лет восемнадцать, с момента моего прихода в музей.
– Гилевский и тогда уже был в зените славы?
– Еще как! Я поклонялся его тени. Непререкаемый авторитет! Надо заметить - справедливо. Поколение таких, как он, уже почти вымерло: интеллигентны, образованны!
– Что из себя представляет
– Богатейший. И наука там на уровне. А фонды! Когда-то это были спецфонды. За ними приглядывало КГБ. Входить туда простым смертным ни-ни! Потом исчезло КГБ. Фонды вроде открыли. Но в жизни, как известно, круговорот не только воды в природе. Место КГБ занял Гилевский, не по должности, по призванию. К середине восьмидесятых музей стал неуправляем, было принято решение разделить его: на музей этнографии и художественного промысла и Фонд имени Драгоманова. Он по сути тоже музей, но со своей картинной галереей, со своими фондами и отделом рукописей, с библиотекой редкой книги.
– Почему вы перешли из музея в Фонд?
– Когда произошел раздел, одни ушли добровольно в Фонд, других "ушли" по желанию администрации.
– А вы?
– Я добровольно. Поскольку я еще и преподаю в институте декоративного и прикладного искусства, специфика моей работы ближе к специфике Фонда.
– Гилевский участвовал в этих кадровых перестановках?
– Надо полагать, с ним, как с мастодонтом, советовались. Самое смешное, что при всех сменявшихся директорах музея в сущности директором всегда являлся он, он умел подмять под себя всех.
– А были ли люди недовольные, что их перевели из музея в Фонд?
– Немало. Но к нынешнему времени одни умерли за эти годы, другие ушли на пенсию, третьи смирились и хорошо обустроились, привыкли в Фонде.
– Какие у вас были взаимоотношения с Гилевским?
– И прежде, и теперь - никакие. "Здравствуйте, Модест Станиславович". В ответ - кивок. И каждый - в свою сторону.
– А вы бывали у него в отделе рукописных фондов и запасниках?
– За все время может быть три-четыре раза. А потом махнул рукой, понимая, что это зряшные мечты.
– А хотелось?
– Прежде да, теперь нет. Успокоился, обленился искать.
– Вы, я знаю, коллекционер, хобби так сказать?
– Не совсем хобби. Точнее - профессиональна страсть: обожаю старинную бронзу. Я и курс читаю "Эстетика бронзового литья, история и техника".
– Вы знакомы с Долматовой?
– Конечно. Работали вместе в музее. Она и сейчас там.
– Что вы можете сказать о ее взаимоотношениях с Гилевским?
– Очень нежные, - он усмехнулся.
– А разница в возрасте?
– Любовь... ее порывы, как заметил поэт, благотворны. В данном случае безусловно.
– Благотворны для кого?
– Для Людочки Долматовой. Сделала кандидатскую под патронажем Гилевского. Думаю, в убийцы она не подходит. Ради чего? Рубить сук, на котором сидишь, хоть этот сук уже и усыхает, гнется.
– А кто по-вашему подходит?
– Любой, кто имел долгое время дело с Гилевским.
– А вы?
Он засмеялся.
– А у меня алиби. В день и час убийства я был на выставке старинной мебели в историческом музее. Вместе с коллегой Алексеем Ильичом Чаусовым.