Без названия

Глазов Григорий Соломонович

– Слушаю... Да... Это я... Очень приятно... Думаю, понадобитесь... Нет, следователь Паскалова Кира Федоровна... А она как раз рядом со мной, договаривайтесь, передаю ей трубку. И уже придвигая телефон к Кире: - Это директор музея. Ласкин Матвей Данилович.

– Здравствуйте, Матвей Данилович. Хорошо, что вы позвонили. Когда мы могли бы встретиться? Договорились. Значит, в двенадцать я буду у вас, она положила трубку, встала.

– В добрый час, - сказал Щерба, отпуская ее.

– Посмотрим.
– Кира вышла.

Дверь

ее кабинета была заперта, Скорик куда-то уехал, и перед дверью топтался Агрба.

– Давно ждете, Джума? Извините, у Щербы была, - сказала она, отпирая дверь.

– Минут десять. Ничего, - он прошел вслед за нею в кабинет и усаживаясь, сказал: - Послезавтра возвращается Пестерев.

– Откуда вы знаете?

– Профессию такую избрал, Кира Федоровна.

– Допрашивать его будет Скорик.

– А вы?

– Буду присутствовать.

– Понятно, - усмехнулся Агрба.
– Ну, а как остальные коллекционеры-искусствоведы из моего списка?

– Люди, как люди. Разные. Как мы с вами. Но ничего такого... не почувствовала. Разве что не очень лестно отзывались о Гилевском: деспотичен, как я поняла, своеволен. Но это не их порок, а скорее его... И еще одно: кто-то из них врет с алиби. Но это я проверю. Тут ложь может быть и чисто бытовая... Да, вернулся с курсов директор музея Ласкин. В двенадцать я с ним встречаюсь. Хотите пойти?

– Нет, много своей работы. Жду Войцеховского, он куда-то укатил, у нас с ним тут закавыка по одному крупному хозяйственному делу, - Джума поднялся.
– Я отыскал ему важного свидетеля.

– Вот бы и мне вы такой подарок сделали, - улыбнулась Кира.

– Стараюсь. Ничего, и нам с вами пофартит. Вы ведь еще не в тупике.

К двенадцати Кира поехала в музей на встречу с Ласкиным.

Молоденькая секретарша - крашеная блондинка в пышной блузке и синей короткой юбке, - встретила Киру у входа возле дежурки, проводила в приемную и тут же пошла докладывать, вернулась сразу же:

– Матвей Данилович ждет вас, проходите, - она с откровенным любопытством разглядывала Киру, хотя однажды уже видела ее.

Ласкин действительно ждал ее: стоял за столом - невысокий, тучный, с копной седых волос, хотя лицо выглядело моложавым. Он растерян, видимо, как поняла Кира, ожидал, что следователем окажется женщина постарше, посолидней, с суровым лицом и узкими сердитыми губами.

– Кира Федоровна?

Она кивнула.

– Садитесь, очень рад.

– Какая вам от моего визита радость? Одни хлопоты, - сказала Кира.

– Что поделать!
– воскликнул он высоким голосом.
– Ужас! Какой ужас! Я на похороны не успел. Меня, слава Богу, на неделю раньше отпустили в связи со случившимся... Что вы думаете по поводу всего этого?

– Меня интересует, что вы думаете, Матвей Данилович?

– Ума не приложу! Кто, за что?!

– Вот именно: кто и за что?..

Какие у вас были с ним отношения?

– Взаимоуважительные, - Ласкин опять утер лоб.
– Но оба держали дистанцию: он, чтобы подчеркнуть свое место, свой авторитет, свою независимость, я - чтобы очертить круг своих неприкасаемых полномочий. Но это не мешало нам при общении.

– Вы часто общались?

– Нет. У него была своя сфера, у меня - своя. Да и нужда, признаться, возникала редко. Я целиком, как и мои предшественники, доверял ему. Так повелось. Я не стал нарушать это, дабы не создавать конфликтную ситуацию.

– А как он был с коллективом?

– Тут сложнее. Никак. Он был самостоятельной планетой со своей орбитой. Все остальные - другая планета. Их гравитации взаимоотталкивались.

– Слишком научно, но понятно: он к коллективу относился снисходительно, коллектив к нему - настороженно-враждебно. Я точно определила?

– Пожалуй, если все упростить. Он был человеком деспотичным. Но это не значит, что его надо было убивать.

– Разумеется... Так что искать кого-либо одного, кто во всем коллективе был его единственным врагом, сложно?

– Вероятно, так.

– Как часто вы бывали в его кабинете, в отделе рукописей, спецфонде?

– Бывал, но не часто. Видите ли, в этом не было необходимости. Во-первых, я доверял ему. Все-таки он проработал там свыше сорока лет. Кроме того был еще один нюанс, инерция так сказать, это во-вторых. И заключалась она в том, что при Советской власти и в первые годы перестройки для спецхрана был особый режим, осуществлялся он КГБ. К этому все привыкли за десятилетия. Потом это перешло в инерцию, своеобразную роль КГБ взял на себя Гилевский.

– Он никогда не изъявлял желания уйти на пенсию?

– Одно время заговаривал об этом со мной. Я не собирался отправлять его на пенсию. Затем разговоры эти вдруг прекратились. Потом возникли опять.

– Когда?

– С момента приближения 100-летия со дня рождения Диомиди и истечения срока запрета вскрывать пакет с личными бумагами Диомиди.

– Да, но пакет этот как бы не существует?

– И тем не менее. Дата-то существует.

– А вы заглядывали в сейф, где он хранился?

– Естественно. Открывал сейф вместе с Гилевским. У него свой ключ, у меня свой, открыть сейф можно только одновременно двумя ключами. Когда открыли, все драгоценности, числящиеся по описи, оказались на месте. Пакета же не было.

– Вы бывали дома у Гилевского?

– Никогда.

– Там много ценных вещей: фарфор, иконы, портреты.

– Это все собрано им. Я понял вас. Гилевский никогда не позволил бы себе даже спичку унести из музея домой.

– А на стороне, скажем, из числа людей, прежде работавших тут, а затем перешедших в Фонд имени Драгоманова, у него не было врагов?