Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

Кондратов Эдуард Михайлович

Голос добродушно проворчал:

—Да уж, попробовал бы. Что у тебя тут?

— Три семерки.

— Узнаю старого пьяницу, — бормотал голос, — са­мый паршивый портвейн выбирает...

Дверь открылась, и в комнату вошел кинорежиссер Гнедых. Увидел Ольгу, ребят, заулыбался:

— Ого! У тебя компания. Стало быть, дадут выпить.

Он галантно подошел к девушке и поцеловал ей руку, сердечно поздоровался с ребятами. Затем без лишних слов налил себе рюмочку коньяку, лихо опрокинул ее в рот.

— Последний анекдот: присылает одному нашему вахлачку

родственник из-за кордона бутылку виски и банку красной икры. Ну, тот все потребил и пишет ответ: самогонка, дядя, ничего, а вот клюква рыбой пахнет, пришлось выбросить.

Георгий Георгиевич засмеялся, закашлялся, схва­тившись рукой за горло. Еле выговорил:

— Самое смешное — виски и вправду напоминает самогон.

— Хуже! — подхватил Гнедых. — Я в прошлом году в Каире высосал на каком-то банкете целую бутылку — так неделю во рту керосин стоял. Хорошо, наши догадались «Столичной» отпоить! — Он коротко хохотнул. И вдруг, сразу посерьезнев, обратился к ребятам.

— Слушайте, парни, чего ваш шеф ломается — не дает следствие снимать? Я рассказал на телевидении — они там аж заплясали. И потом, ему что — плохо? Просла­вится на весь Союз, третью звезду на погон получит...

Вот покатилась чья-то звезда Вам на погоны, — пропела Оля.

— Всю, всю, Оленька! — мгновенно обернулся к ней Гнедых. — Я же ушибленный этой песней! Умоляю! «В небе горит, пропадает звезда. Некуда падать», — тихо пропел он. — Ну, Оленька.

Девушка сняла гитару, тронула струны, потом внезапно повесила ее снова на стену.

— Нет, не хочу петь. Я лучше почитаю немного, можно?

— Ну, Оленька, — заканючил было Гнедых, но хозяин решительно прервал его:

— Табу, Аркадий Семенович! В этом доме всякое принуждение исключается. Что это ты?

— А-а, забыл... принципы, — иронически произнес Гнедых, подмигивая ребятам. Но настаивать больше не стал, заметив, как нахмурился хозяин.

— Зажгите свечи, Оленька, — попросил Георгий Ге­оргиевич.

— Убедите шефа, — наклонившись к ребятам, шепо­том проговорил Гнедых. — Это же и в его интересах.

Саша с сомнением покачал головой:

— Попробуйте его убедить!

— Не простучишь? — тихонько постучав по столу, участливо спросил Гнедых.

— Нет, не то... — отозвался Саша. — Просто упрям. Да и кто мы такие — убеждать?

— Ну как — все же сотрудники. А впрочем, мы наверх стукнули. На него так нажмут — сам ко мне прибежит.

— Не прибежит, — сказал Геннадий. — Не надейтесь.

— Ну, посмотрим, — угрожающе сказал Гнедых. — Все под одним богом ходим.

— Тихо, публика, кончать суетные разговоры! — приказал хозяин, когда Оля уже зажгла свечи в под­свечниках и, выключив электричество, стала у портьеры — бледная в тусклом свете, таинственная и красивая. Читала она хорошо, тонко чувствуя мысль поэта.

Нет, ты мне совсем не дорогая, Милые такими не бывают. Сердце от тоски оберегая, Зубы сжав, их

молча забывают, Целый день лукавя и фальшивя, Грустные выдумывая штуки. Вдруг взметнешь ресницами большими, Вдруг сведешь в стыде и страхе руки... — Я люблю, когда темнеет рано, — Скажешь ты и станешь, как сквозная, И на мертвой зелени экрана Только я тебя и распознаю. И, веселье призраком пугая, Про тебя скажу, смеясь с другими: — Эта мне совсем не дорогая. Милые бывают не такими...

Внезапно снова вспыхнул над тахтой филин. Хозяин, разведя руками, — мол, ничего не поделаешь, — щелкнул переключателем, и из динамика сразу послышался молодой голос:

— Георгий Георгиевич, я вернулся. Что у тебя тут набирать сегодня?

Хозяин словно уксусу хватил. Досадливо сморщив­шись, он сказал в микрофон:

— Рад тебя слышать, Костенька. Но что ж ты не позвонил-то?

— Откуда это я позвоню? Ты что, не знаешь?

— Ну вот, видишь, — поспешно перебил хозяин. — Атак... извини, милый, не могу я тебя принять. Не сердись.

— Георгий Георгиевич! — взмолился голос. — Да лад­но тебе! Замерз как собака. И выпить хочу.

— Ну что ты — дитя малое? — заговорщически подми­гивая присутствующим, проговорил хозяин. — Бывают обстоятельства... Ну, не один я, понимаешь? Все тебе надо объяснять?

— Да понял я! — не унимался голос. — Развлекайся на здоровье! Ты мне цифирь свою скажи. Я тихонько на кухню пройду, пожру хоть.

— Нельзя, милый, нельзя! Ясно сказано. Позвони попозже — видно будет. Привет!

Он щелкнул переключателем и, улыбнувшись, пояснил:

— Сосед мой. Парень неплохой, но нахал редкий. Вернется из рейса — он шофер — и сразу ко мне. Коньячку пропустить. Заодно старыми анекдотами угоща­ет. Что-то он мне сегодня противопоказан. В общем, инцидент испорчен. Почитайте еще, Оленька.

Та медленно покачала головой.

— Нет. Больше не хочу. Да и поздно уже. Мне пора, Георгий Георгиевич.

— Да и нам тоже, — поднялся Геннадий.

Хозяин с досадой хлопнул ладонью по тахте:

— Ну, Костя, ну, погоди! Явился!

Потягивая коньяк и развалившись в кресле, Гнедых насмешливо процитировал:

— Испортил песню, дурак!

Нет, не клеился разговор, когда компания возвращалась от Георгия Георгиевича. Ни первый по-настоящему весенний вечер — с мягким теплом, бодрящим ветром и светло-сизой дымкой, укутавшей Волгу, ни изрядный запас свободного времени, ни выпитый совсем недавно «фирменный» кофе — ничто не действовало. Компания уныло продвигалась по тротуару вдоль трамвайных путей, направляясь по инерции к Олиному дому. Девушка ушла в себя, о чем-то напряженно размышляя, не проявляли обычной веселости и ребята.