Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

Кондратов Эдуард Михайлович

Он вопросительно посмотрел на девушку. Она тотчас представила ребят:

— Саша Антонов... Гена Фомин. Юные детективы. Гроза преступного мира.

Георгий Георгиевич приветливо улыбнулся:

— Признаюсь, неравнодушен к представителям истин­но мужских профессий. — Он бросил лукавый взгляд на девушку. — И, как мне кажется, Оленька — моя едино­мышленница?..

Оля дернула плечом:

— При чем тут профессия? Настоящий мужчина...

— Состоит из мужа и чина, — улыбаясь, перебил Георгий Георгиевич. — Знаем, знаем, классиков

читыва­ли, вернее, прорабатывали, как говорили в наше время...

— Простите, а какое время — ваше? — спросил Саша Антонов.

— О-о, — воскликнул хозяин. — Сразу видна профес­сиональная хватка — никакой недоговоренности. Но я не женщина — мне возраст скрывать ни к чему. Где-то конец тридцатых годов. Прорабатывали классиков со всей строгостью — только перышки от них летели. А вы, насколько я понимаю, еще и не замышляли в то время свою главную операцию — родиться?

— Да, — вежливо сказал Саша. — Это произошло несколько позже. Лет на десять.

— Ну вот и разобрались с возрастом, — засмеялся хозяин. — Однако Оленька забыла меня представить. Георгий Георгиевич Орбелиани. Увы! Всего-навсего инже­нер -текстильщик...

— Ну почему же «всего-навсего»? — укоризненно ска­зал Саша. — Наоборот, самая необходимая профессия.

Хозяин снова засмеялся:

— Полно, полно вам, Саша. Не надо меня утешать. Во- первых, я и сам люблю свое дело, а во-вторых, все равно поздно переучиваться. Правда, я когда-то и сам был такой. Разговариваешь с человеком, подхваливаешь, а сам себе думаешь: бедный, как же это можно — жить на земле и не быть инженером-текстильщиком, а? Не угадал?

— Не угадали, — вдруг серьезно сказал молчавший до этого момента Геннадий. — В сущности, это означает всех подряд примерять к себе. И соответственно поднимать себя над другими.

— Странно! — протянул Георгий Георгиевич. — А как же тогда насчет любви к своему делу, которое мы всегда ставим превыше всего?

— Разве любить и ставить превыше всего — это одно и то же?

— Господи! — в сердцах воскликнула Оля. — До чего же вы правильный, аж противно. Вы напрасно с ними спорите, Георгий Георгиевич. Их же нашпиговали пропи­сями: «Всякий труд полезен и почетен, а мы должны оберегать людей труда! Милиционер — слуга народа, моя милиция меня бережет». Что, не так?

Она насмешливо посмотрела на него, и Геннадий нахмурился:

— А что же прикажете — думать иначе? Тогда для чего идти в милицию?

— Не задирайте их, Оленька, — мягко попросил Георгий Георгиевич. — Может быть, я не прав — у них действительно своя специфика. Сыграйте-ка нам лучше роль хозяйки — сварите кофе. Вы знаете, как там что найти... А пока, может быть, по рюмочке чего-нибудь крепкого, а? Вы что предпочитаете — коньяк, ром, джин, виски? Или, может, родную рабоче-крестьянскую?

— У вас такой выбор? — удивленно спросил Саша.

Георгий Георгиевич улыбнулся и, приподнявшись, нажал какую-то кнопку, скрытую в тахте. Внезапно одна из полок книжного

стеллажа с мелодичным звоном, в котором нетрудно узнать мелодию «Шумел камыш, деревья гнулись», отъехала в сторону, открыв батарею бутылок, выстроившихся в этом замаскированном баре. Тут же хранились самые разнообразные рюмки, дере­вянные пивные кружки. Саша очень естественно изобра­зил восхищение:

— Вот это я понимаю! Класс!

Пожалуйста, не считайте меня горьким пьяницей, — сказал хозяин, явно довольный произведенным на ребят впечатлением. — Я один почти не пользуюсь этой игруш­кой. Но все же, знаете, кавказский обычай — для гостей...

— У вас громкая фамилия, — заметил Саша.

— Да, да, представьте себе, — смущенно улыбнулся хозяин. — Все по Ильфу и Петрову: бывший князь, а ныне трудящийся Востока. Последний представитель рода князей Орбелиани. Имел в свое время массу неприятно­стей. Теперь вот, как видите, не боюсь признаться даже представителям власти. — Он засмеялся. — Так что же будем пить? Разберитесь там, Саша. На ваш вкус. Не рекомендую только американские напитки... Это не из квасного патриотизма, а просто дрянь несусветная. Только этикетки эффектные. В этом им не откажешь — умеют. Когда же мы-то научимся себя подавать, а, ребята? Ведь умеем, умеем делать, иногда и не хуже, а вот подавать не научимся, хоть убей!

— Ну, почему же, — вяло возразил Саша, рассматри­вая бутылки. — Я видел в «Березке»... Такие стоят бутылочки! Не сразу и признаешь в них «Столичную» или «Старку».

— А-а... — Хозяин понимающе кивнул. — Когда надо валюту взять — все умеем. А разве для нас, смертных, реклама не нужна?

— Ну, если речь идет о «Столичной», то какая ей нужна реклама? — вмешался Геннадий. — Скорее уж антирек­лама нужна. Предлагали вон, я где-то читал, череп и две косточки рисовать на этикетке. Как на денатурате...

— Что, впрочем, не мешает нашим согражданам вливать его в себя в непомерных количествах, — усмех­нулся Орбелиани. — Кстати, знаете, как называют денатурку?

Геннадий пожал плечами.

— Коньяк «Три косточки»! Каково, а? Скажут, как припечатают!

Саша, выбрав наконец, достал бутылку, крохотные рюмки.

— Ого! — восхитился Георгий Георгиевич. — Узнаю знатока! Армянский коньяк! Лучшего напитка не знаю! Думаю, рюмочка и мне не повредит...

Он подержал рюмочку, грея ее в руках, затем задумчиво проговорил:

— Вы, ребята, не принимайте всерьез весь этот ка­муфляж— автоматы, микрофоны, всю эту ерунду. Так, украшаю свой быт, как могу. От неустроенности это, от одиночества. Сидишь, как сыч, в своем дупле, думаешь, думаешь, ну и надумаешь что-нибудь. Я ведь почти все это своими руками... И все-таки всю зарплату иной раз вбухаешь. Потом до следующей получки пятерки стреля­ешь. Верите — жалованье получаю солидное, а рубля не накопил. И знаете — ни на йоту не жалею...

Вошла Оля с подносом. На нем — четыре дымящиеся чашки кофе.