Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина

Мэтьюз Оуэн

У Гитлера была еще одна причина полагать, что Токио не сможет стать надежным бастионом в борьбе с СССР. Японские войска снова вступили в схватку с Советами на безлюдном участке советско-монгольской границы – и проиграли. Номонганский инцидент, известный в России как бои на Халхин-Голе, – это странный непродолжительный конфликт, имевший в дальнейшем глубокие последствия для исхода Второй мировой войны.

Он начался и мая 1939 года, когда отряд кавалерии из просоветской Монгольской Народной Республики, насчитывавший от тридцати до девяноста всадников, вступил на территорию, права на которую заявила Япония. Кавалеристы были отброшены на исходные позиции кавалерией Квантунской армии. Два дня спустя монголы вернулись уже в значительно большем числе. И на этот раз их поддерживали советские войска, направленные туда по условиям соглашения о взаимопомощи, подписанного между Москвой и Улан-Батором в 1936 году и дававшего

СССР право на защиту своего соседа от нападений – что расширяло оборонительную границу СССР до южного и восточного предела Монголии. Совместные монголо-советские силы разгромили разведывательный отряд 23-й пехотной дивизии Квантунской армии, посланный для их отражения. В результате этого столкновения японские силы потеряли убитыми 102 человека.

После этой небольшой завязки инцидент быстро набирал обороты, по мере того как Советы и Япония наращивали войска и авиацию в этом безлюдном регионе. К июню Квантунская армия развернула здесь около 30 000 человек, а советское Дальневосточное командование мобилизовало самого талантливого молодого командующего, комкора (генерал-лейтенанта) Георгия Жукова, и силы мотопехоты. Стороны готовились биться за кишевшие комарами зыбучие пески и овраги, окружавшие реку Халкин-Гол.

Особенно любопытно в истории с этим инцидентом, что после унизительного поражения на высоте Чжангуфэн годом ранее японское верховное командование выступало категорически против новой войны с СССР. В первые недели этого инцидента Токио находился на финальной стадии деликатных переговоров по поводу “Стального пакта” с нацистами. Японскому Генштабу было ясно, что Квантунской армии не хватает ресурсов для сражения с намного более сильной советской армией. Уже прошел год после бегства Люшкова, и оперативные и политические прорехи, разоблаченные генералом-перебежчиком, уже наверняка были залатаны. С начала этого конфликта генералы в Токио знали, что война против Советов, в то время как большая часть японской армии серьезно задействована в Китае, может закончиться не иначе как унизительным поражением.

Фактически бои на Халхин-Голе были автономной войной, развязанной “единолично” местным японским командующим, генерал-лейтенантом Мититаро Комацубарой (как утверждал один из его подчиненных). Поначалу Комацубара значительно преувеличивал состав монгольской кавалерии, первой пересекшей границу (по его заявлению, она насчитывала 700 человек), и лично приказал мобилизовать силы из Хайлара, “чтобы ликвидировать вражеские силы всей нашей мощью”, не получив одобрения из штаба Квантунской армии, не говоря уже о верховном командовании Империи^[25]. Что еще более удивительно, 23-я дивизия Комацубары не была подготовлена для наступления. Это подразделение было недавно сформировано для приграничной обороны и военной разведки. Оба – и Комацубара, и руководитель его штаба полковник Оути Цуному – большую часть своей карьеры были офицерами японской разведки. Иными словами, в боевом отношении дивизия Комацубары была самым слабым звеном Квантунской армии.

Верховное командование в Токио, узнав об этой нежелательной и заведомо проигранной войне, столкнулось с невыполнимой задачей – максимально, насколько это было возможно, локализовать конфликт, не допустив при этом катастрофического поражения. В результате был проведен ряд экстравагантных маневров: японские успехи умышленно не доводились до логического завершения во избежание обострения конфликта. Так, 27 июня 2-я бригада ВВС Японии нанесла авиаудар по советской авиабазе в монгольском Тамцак-Булаке, обеспечив себе значительное преимущество. Но Токио немедленно распорядился, чтобы ВВС страны не проводили больше никаких авианалетов на базы советской авиации^[26].

В Токио Зорге пытался разобраться в замысловатых военных целях Японии. Как рассказал ему полковник Герхард Мацки, новый военный атташе Германии, прибывший на смену Шолля, его источники в Генштабе Японии уклонялись от прямых ответов, но у него самого сложилось впечатление, что японцы готовы сделать все необходимое, чтобы избежать наступления всех сил Советского Союза на Квантунскую армию^[27]. Из “Общества завтраков” Одзаки принес утешительные новости, что японское правительство “выбрало политику локального решения проблемы без ее расширения. Оно не намерено разжигать полномасштабную войну с СССР. К тому же широкая общественность выступает против войны с Россией”^[28]. У Мияги тоже появились сведения от информаторов, капрала Косиро и производителя оружия Синоцуки: притом что силы ВВС и танки перебрасывались в Номонган, планов на более масштабную мобилизацию войск с японских островов не было.

СССР эскалация не пугала – все благодаря полученным от Зорге сведениям об опасениях японского

военного руководства из-за расширения войны. Жуков мобилизовал лучшие танки и самолеты Советского Союза для полномасштабной наступательной операции в Номонгане. В его распоряжении был 21 ас, каждый – Герой Советского Союза, что вскоре обеспечило русским преимущество в воздухе. Жуков также собрал парк из 2600 грузовиков, обеспечивавших снабжение его войск с ближайшего терминала в Чите, в 748 километрах от места событий. Бранко Вукелич, побывавший на линии фронта в составе группы иностранных журналистов, для которых японская армия организовала ознакомительную поездку, докладывал Зорге, что российская армия проявляет себя гораздо лучше, чем об этом рассказывали газеты, что по сравнению с японцами у русских значительное преимущество в тяжелой артиллерии и что он видел “очень много грузовиков, двигавшихся за советскими границами”^[29].

Японский прорыв у горы Баин-Цаган 3–5 июля был остановлен, когда Жуков подготовил молниеносный контрудар с применением 450 танков и бронированных автомобилей. Комацубара распорядился об очередном наступлении в августе, прекрасно осознавая, что его дивизия не готова к масштабному удару. В результате произошло массовое побоище. К концу августа, когда Жуков одержал победу, из 15 000 человек 23-й дивизии Квантунской армии около 12 000 были убиты или ранены; потери составили 80 %. Решение Комацубары о начале необдуманного наступления было “худшим в истории”, по словам его подчиненного, майора Оги Хироси^[30].

Был ли Комацубара просто некомпетентен – или весь инцидент с боями на Халхин-Голе был организован советской разведкой? Существуют интригующие свидетельства – хотя и не слишком убедительные, – что Комацубара мог быть советским агентом. Значительная часть его карьеры была связана с Россией: в 1909 году он провел год в Санкт-Петербурге, изучая русский язык, в 1919 году вернулся в Москву в качестве помощника военного атташе, а потом с 1927 по 1930 год был главным военным атташе японского посольства^[31]. Комацубара был весьма неравнодушен к “пьянству, разврату и стяжательству”, рассказывал в 1983 году в беседе с советскими историками сотрудник советской контрразведки, следивший за японцем в Москве^[32]. По данным этого источника, тайная полиция ОГПУ запустила операцию, чтобы скомпрометировать Комацубару, направив к нему красивую сотрудницу, которая должна была соблазнить его во время поездки в Эстонию в 1927 году^[33]. Снова вернувшись в Москву, Комацубара и еще один его коллега из посольства столько выпили в компании этой любовницы, что он потерял ключи от сейфа в своем кабинете – или, что более вероятно, их выкрала коварная оперативница ОГПУ. Комацубара был “готов на все”, лишь бы избежать высылки в Токио за недостойное поведение^[34].

Эта история звучит правдоподобно не в последнюю очередь потому, что в то же время несколько японских дипломатов пали жертвами аналогичных компрометирующих операций ОГПУ. Коллегу Комацубары, атташе и капитана японского флота Кисабуро Коянаги, соблазнила очаровательная преподавательница русского языка, направленная к нему советским дипломатическим ведомством. 3 февраля 1929 года, согласно советской газете “Вечерняя Москва”, Коянаги устроил одну из якобы регулярных секс-оргий в своей квартире по адресу Новинский бульвар, 44. Вечеринка закончилась дракой, в ходе которой Коянаги, предположительно, ранил свою красавицу-учительницу столовым ножом, после чего гнался за ней по коридору, швырнул в нее стол и кидался посудой^[35]. Вскоре после публикации этой статьи – предположительно, после того как Коянаги не поддался на шантаж ОГПУ – злополучный атташе совершил ритуальное самоубийство в своем кабинете в посольстве, вспоров себе живот.

Ясно лишь, что после 1927 года, куда бы ни был направлен Комацубара, в Токио шел поток дезинформации, а в советскую разведку – утечек. Комацубара возглавлял особую миссию Японии в Харбине в 1932–1934 годах. В Центральном архиве Министерства обороны РФ в Подольске содержится подробная информация о Японии, Китае и Маньчжоу-го, точно совпадающая с работой Комацубары в Харбине, – при этом почти ничего нет ни до, ни после этого периода. В 1933 году в Москве появились конфиденциальные телеграммы, разоблачавшие намерение Японии захватить у Советского Союза Китайско-Восточную железную дорогу. А в секретных материалах анонимного агента представлен леденящий душу доклад, сделанный в Харбине в августе 1932 года главой российского департамента токийской штаб-квартиры Генерального штаба, о важности биологической войны как потенциального оружия против СССР. Этот доклад вызывал столь серьезное беспокойство, что с ним лично ознакомились маршал Тухачевский и Сталин.