Безымянные боги
Шрифт:
— Отпущу, — ответил Ждан и резко крутнул тощую шею.
Раздался хруст, и ведьма затихла. А снаружи уже стучали в дверь. Тварь, похоже, перебудила все хоромы.
Не дожидаясь, пока вышибут дверь, Ждан бросил обмякшее тело на ложе, плеснул туда же масла из светильника и чиркнул кресалом. Полыхнуло так будто ведьма была соломенной и тут же комнату сотряс такой дикий вой, что Ждан в ужасе попятился, с облегчением понимая, что теперь-то уж твари точно конец. Огонь разгорался всё сильнее, воздух мгновенно закончился, но Ждан, всё же заставил себя подскочить к окну, распахнуть ставни, а потом, что было уж совсем жутко — метнуться обратно в самую дымную гущу и сбить с двери засов. Створка
— Пожар! Баб спасайте!
Сейчас главное — суеты побольше.
Вот чего-чего, а этого в женских хоромах хватало: крики, ругань, всхлипы, хлопанье дверей и топот десятков ног, всё слилось в один сплошной гул, который не стихнет теперь до самого утра.
Ждан утёк, незаметно, присыпав свой путь остатками порошка, забранного у лиходея. Пробрался через стражников, окруживших хоромы, обошёл патрули, и только на тёмных улицах слободы рискнул снять шапку-невидимку, которая к слову сказать, от огня совсем не пострадала, в отличие от его собственной одежды.
Конечно, всё пошло не по плану — чуть жизнью не расплатился за собственную глупость, спасибо живоцветам, спасли, отвели морок. Припомнив ведьмины поцелуи, Ждан почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, хотя, казалось, всё вышло ещё после схватки с бандитами, но, стоило только припомнить жуткий смрад, как его вывернуло, мало что не наизнанку. Жутко захотелось залезть в баню и седмицу париться, не выходя, чтобы вся скверна вышла с потом.
Плохо, что выведать удалось не так много, но ясно одно — княжну надо спасать срочно. Если тот, кто извести его решил, прознает, что ведьма сболтнула лишнего, мигом перепрячет девицу, а за Ждана пуще прежнего примется. Значит, надо действовать без промедления.
Когда он уже почти подошёл к дому, из темноты под ноги метнулась мохнатая тень.
— Беда, хозяин, — проскулила Жужка. — Чужой в дом заявился…
[1] На руси бабой называли только замужнюю женщину, которая смогла родить ребёнка. Если рождалась девочка, то женщину звали «молодуха», если мальчик, то «баба».
[2] Баляба – рохля, разиня
[3] Мужской половой орган
[4] Вымесок – выродок
[5] сапфиры
Глава 11
Он терпеть не мог стольный Богорад — сияющий, чистый, просторный, наполненный силой и величием Государя, так непохожий на суровые крепости северных рубежей — родную Вежу и Хоронь. Но неприязни бы не было и в помине, если бы в столице царили только благодать да свет, но в светлых хоромах Государя хватало и змей, и ядовитых пауков, пусть и прикидывались они людьми.
Две седмицы Твёрд провёл в седле, и пусть его совсем ещё не одряхлевшее тело и не болело по-стариковски, устал он изрядно, поэтому не стал сразу, идти к Государю на поклон, а направился в свой дом, пустынный и одинокий, по причине вечного отсутствия хозяина. Единственное помещение, за которым много лет тщательно следил старичок Твердята, голубятня. В ней не было и следа запущенности — идеальная чистота и все птицы как на подбор, накормлены и постоянно готовы к работе. Других слуг волхв постоянно не держал, так что к запустению прибавилась изрядная захламлённость и запущенность. Но на это главе Вежи было наплевать, он привык жить в куда более худших условиях, поэтому приказал одному подручному принести из трактира чего-нибудь съестного, второго
О том, что его посланника в Хоронь кто-то ловко извёл, обставив всё, как грабёж, он узнал почти сразу, но верные люди в крепости докладывали, что мальчишка-десятник жив, да ещё и бегает туда-сюда по крепости, привлекая к себе внимание, лезет на рожон и вообще ведёт себя как будто ему сам Государь сватом приходится. Это немало удивило Твёрда, он-то считал, что молокососа прикончат сразу, по приезде, но вышло иначе. Зарезали его товарища, так же хитро, как и посланца, обставив всё как простой грабёж, а этот вывернулся, правда, чуть с жизнью не расстался, получив отравленным кинжалом, но справился. Большой надёжи на него, конечно, нет, но это лучше, чем ничего. Глядишь, отвлечёт кого требуется, пока умные да опытные дело делают.
Вторая весть уже седмицу назад нагнала его в пути. Радим изловчился послание передать. Писал, что весь их десяток в поруб посадили в Хорони. Желёзом калёным, конечно, не пытают, но словом выпытывают, по какой-такой надобности из самой Вежи пешим ходом дошли. Никто ничего, не рассказывает, понятное дело, потому, как, кроме самого Радима и девки Цветавы никто ничего и не ведает — дозор как дозор, нередко такое бывает, что следопыты до соседней крепости доходят. Кстати, девку Радим потерял, пока по горам ходил, о том винился в письме. Писал, что послали её колдунов выслеживать с ещё одним отроком, да оба так и запропали. Жаль, если пропала, смышлёная была и ловкая. В самом письме Твёрда насторожило то, что Радим побоялся Цветаву по имени называть, а упорно именовал просто «отроком». Значит, не доверял уже и верным людям в самой крепости, хоть волхв и был уверен, что среди них предателя нет. Но Радиму оттуда виднее.
Были и другие донесения, и из южных крепостей, и из закатных, и из небольших застав, и из княжеских дружин. Везде у волхва трудились верные люди, и почти везде с тревогой писали они о зреющей измене. О тихих разговорах за закрытыми дверями, о золоте чужеземной чеканки, о странных и гнусных гостях, коих привечали иные правители, а то и волхвы.
Чем больше Твёрд читал, тем больше мрачнел. Нежели он опоздал, и тьма уже поползла по всему Великосветью? Не может быть! Столько лет он ставил врагу палки в колёса, столько лет уворачивался от ядовитых жал собратьев, говоря Государю правду, хранил рубежи, крепил силу воинства. Неужели всё было зря? Неужели Государь сейчас его призвал, лишь для того, чтобы, выслушав весть об измене, заковать в цепи или того паче — голову с плеч снести? За себя старый волхв не боялся, но что станет с людьми, с богатырями-чудью, коих он взращивал с заботой и тревогой, будто редких заморских птиц, со всем Великосветьем? Неужели конец всему?
Мысли приходили — одна черней другой, но он усилием отогнал их прочь, заставил себя вначале написать ответы на все депеши, в том числе и десятнику Витомиру. Цветаву намеренно нигде не помянул, сама всё знает. Ежели не сгинула девка, так разберётся, а коль покой нашла, прими её светлые боги! Затем спустился к голубятне и лично отправил каждое послание. Плохо, конечно, что всё так разом, наверняка возле дома уже соглядатай крутится, да ничего не попишешь. Пусть ещё попробуют перехватить всех! У некоторых письма обманные, да и остальные записаны тайной вязью, кою никто кроме верных людей, не уразумеет.
Только после того, как разобрался с посланиями, смыл с себя грязь, с сожалением припоминая баню в Веже. Здесь на такую роскошь можно и не рассчитывать, разве что где-нибудь в деревне, а посреди города никто тебе дымить не позволит. Можно, конечно, сходить в общие бани, что на горячих источниках поставлены, но что это за пар такой, который не мёдом и травами пахнет, а яйцами тухлыми? Говорят, конечно, полезно, но Твёрду каждый раз как там оказывался, чудилось, что вот-вот нечисть из углов полезет.