Безымянные боги
Шрифт:
Несмотря на то что едва не вздрогнул от слов воеводы, волхв всё-таки покачал головой и произнёс:
— Не может такого быть, Радислав. Люди себе скорее руки отрубят, чем будут святые деревья на дрова пускать.
— Наши так и сделают, да только побережье и стольный град уже кишат чужеземцами. Те на всё пойдут, кто ради злата-серебра, а кто по доброй воле, по наущению тех самых новых богов.
— А что за новые боги? На далёком юге поклоняются змеям, пьющим кровь, на западе, в пустынях, молят о милости сильного бога, который был убит, но даже смерть испугалась его,
— Не о тех говоришь! — перебил волхва воевода. — Если бы этим богам поклоняться, то я бы принял всё! Смолчал бы и других бы заткнул! Но не змеям с пауками Государь поклоняется, не пустынному богу, приносит человеческие требы и не красноглазой птице, которой на Буяне молятся.
— Кому же тогда?
— Тем, у кого нет даже имён, тем, перед кем даже Тьма кажется всего лишь простой разбойницей с кучкой прихлебателей…
— Погоди… не слыхал я о таких.
— И никто не слыхал. И в землях откуда они пришли никто не был. И явились они не грозной силой, не воинами, не корабельной армадой. Три года назад вернулись посольства из дальних земель, и на одном из кораблей, самом потрёпанном, зашедшем в моря, которым нет названия приплыли жрецы. Немного совсем, едва ли больше полудесятка. Странные, во всё чёрное замотанные с головы до пят. Объяснили, что поклялись, будто не будет их кожа видеть солнца, покуда не падёт с мира Тьма. Посмеялись мы над такой бесполезной клятвой, но к Государю их пустили, ибо приказ был, пускать всякого, кто с тьмой борется. Поначалу их речи Государю не по нраву пришлись, боги их, которых по именам запрещено называть, сплошь гниль да слизь источают. Мол, живут они не в светлых небесах, а ползают по подводным глубинам, грызут мировой камень, точат ходы в теле земли-матушки. И будто всю свою бессмертную жизнь воюют они с тьмой, теснят её в глубинах, оттого она и выползает на солнечный свет, оттого и бушует в нашем мире. Говорили они, что веками ведут летопись в книгах, коим нет конца, и знают, что скоро боги выползут из глубин на землю, поглотят тьму окончательно и будут царить над всеми людьми и остальными богами, а того, кто не покорится, ждёт только смерть. И не только тело его пожрут безымянные боги, но и душу, и судьбу, и саму память о нём.
— И государь поверил?
— Нет. Приказал взашей выгнать их из палат. Да только жрецы хитрее оказались. Не было у них ни больших сил, ни волшбы, как у наших волхвов, ни даже таланта складно говорить, каким славятся мудрецы с берегов Внутреннего моря. Зато были у них чёрные книги с письменами столь мерзкими, что при одном взгляде внутри всё в узел перекручивается. И с этими книгами они пошли…
— К Завиду, — закончил за воеводу Твёрд.
— Так и есть, — кивнул воевода. — Уж не знаю, что они там посулили, только Завид будто змея на сковородке завертелся. Послов из других земель отвадил, всё Государю шептал что-то вкрадчиво, обещал что-то. От речей его воздух будто на болоте смердеть начинал. Он и бояр подговорил. Этих уже без всяких речей, просто посулил золото, коего в землях чёрных жрецов, оказывается, было как грязи. К добру да погибели Тьмы через жадность государевых людей склонил.
Радислав с отвращением плюнул на пол, но тут же будто опомнился и поспешно затёр плевок подошвой.
— Что дальше было? — спросил Твёрд.
— Дальше? — воевода скривился, будто от зубной боли. — Дальше уговорили
— Куда? — похолодев, произнёс Твёрд.
— На Почай-реку.
— Чем же прогневила его так Государыня?
— Не захотела от светлых богов отрекаться и детей запретила трогать. Пригрозила, что потравит и себя, и наследников, не сама, так людей верных хватит.
— Тяжкая угроза.
— Не было тебя здесь, когда всё началось. Люди пропадать начали. Тайный приказ распустили. Воевод верных разослали кого-куда. Никто об измене не говорил, заговоров не плёл. Все государю верны были.
— Но измена зрела?
— Так и есть. Государь всё больше от дел отходил. Ни охот, ни пиров не устраивал боле, послов дружественных земель перестал принимать, зато жрецов чёрных больше не гнал, а подле себя посадил, вместе с Завидом и его прихвостнями. Дни напролёт говорил он с жрецами, дни напролёт горели жаровни с травами, привезёнными из безымянных земель. Потянулись к нашим гаваням странные корабли со странными купцами на борту. Я был против, чтобы таких гостей привечать, да меня вмиг на место поставили, охраняй, мол, палаты, а с купцами без тебя разберутся.
— А эти подземелья?
— Построены специально для жрецов. Они и сейчас там, за этими дверями.
— Государь с ними.
— С ними, — кивнул воевода. — Да, только…
— Что?
— Я Государя сызмальства знаю. Всегда при нём был, всегда от худа берёг. А теперь… будто и не он это. Будто подменили нашего владыку. Сам на себя не похож — исхудал, осунулся, а глаза бешенные и коли заговоришь с ним о чём-то кроме этой новой веры, в ярость впадает, кидается будто зверь дикий, но чаще без движения лежит, будто мёртвый, дышит едва-едва…
Радислав замолчал, играя желваками.
— А зачем ты нам это всё рассказываешь?
— Знаю, что верен ты Государю, всегда давал ему мудрые советы и всегда он тебя слушал.
— Думаешь, и в этот раз послушает?
— Не знаю. Может быть, и послушает, если морок с себя сбросит… или если ты ему поможешь?
— Значит, ты решил два дела вместе свить — и меня в лапы к жрецам привести, и Государя из их лап вырвать?
— Верно угадал, только обижаться и мстить мне потом будешь.
— А зачем темнил до последнего?
— Веры никому нет, повсюду у них глаза и уши, бояре друг на друга доносят, простой люд в застенках да ямах томится по наветам.
— А если и я со жрецами сговорюсь, как Завид?
Воевода в ответ только горько усмехнулся и покачал головой.
— Не той ты породы, Твёрд Радимилович, чтобы с врагом договариваться.