Безымянные боги
Шрифт:
— Хлебал-хлебал, да ещё посоветовал уезжать подобру-поздорову.
Толстый волхв, удивлённо выпучив глаза, посмотрел на Твёрда:
— Как это «посоветовал»? — уточнил он. — Завид у нас теперь себя превыше слова государева ставит?
— Я ему на это и намекнул, а он обиделся, похоже.
— Ну, тот, кто обижается, тот сам себе камень на шею вешает, — отмахнулся Мал. — Завид, конечно, фигура не малая, и при Государе пригрелся, и в совете под себя всех
— Откуда непочтение такое?
— А оттуда. Ты там в своей крепостце сидишь и знать не ведаешь что творится, а у нас тут дела, почитай, что хуже, чем в горах Гнилых творятся. В хоромах государевых чужеземцы обретаются. Совет уже почитай, полгода как не собирали, все волхвы наособицу друг от друга, ни единства, ни доверия и в помине нет. В порт корабли приходят странные, команда на берег не сходит, а товары все в глухо заколоченных ящиках везут, в том числе и в Завидов дом. А хуже всего, что многие из наших с тобой братьев затворяться стали, да волшбу творят такую, от которой у любого порядочного человека живот скрутит.
— А куда же тайный приказ смотрит?
— Туда и смотрит, — — покачал головой Мал. — От приказа, почитай, только что название и осталось. Воеводу Могуту, что приказом командовал, ещё весной отравил кто-то. На жену молодую грешили, да ничего не добились: с ума она сошла, то ли от горя, то ли от вины, богов не побоялась — себя порешила. А после этого, нового воеводу так и не поставили. Шепчутся некоторые, что Завид сам в тайный приказ руки запустил, да за верёвки дёргает, вроде как в вертепе ярмарочном.
— И Государь старика не приструнил?
— По первой щёлкал по носу, да только я тебе скажу по секрету, что самого Государя уже месяц никто не видел.
— Как так?
— А вот так. Никого он не принимает, ни с кем боле не беседует, окромя пары тройки таких образин, которым-то и здоровья при встрече желать пакостно.
— Выходит, плетут против Государя заговор?
— Может, и плетут, да обсудить это не с кем. Ловко нас всех рассекли, разогнали по норам, а многих, так думаю, и втянули намертво в эту гнусь. Я потому и к тебе пришёл поскорее, чтобы не успели и тебя науськать. Опоздал, выходит.
— Не опоздал. Я не баба слободская, чтобы словам первого встречного верить, да проклятий пугаться. А что с государевыми людьми? Неужели не осталось верных, кто бы обрубил всю скверну одним махом?
— В том-то всё и дело. Кого на дальние рубежи услали, кого с посольствами отправили, а кто-то странной смертью помер, быстрой, но мучительной. Оставшиеся олухи, перепугались видно так, что слова поперёк не скажут.
— Выходит, и ты мне советуешь в хоромы государевы не ходить?
— С чего это? Я тебе не советчик. Иди, да гляди, может, и разумеешь что. Может, тебя-то как раз и примет Государь, как давнего соратника.
— Хорошо бы, только ухо всё равно надо востро держать. Есть ли у тебя
— Моих людишек десятка полтора наберётся, да поручиться могу за Тихослава с Умиром.
— Я их не знаю.
— Молодые совсем. Тихослава я учил, а Умир уже его ученик. Они, как и ты в столице не больно любят сидеть. Всё больше по чащам дремучим ходят, ищут травы да минералы редкие.
— Не из трусливых?
— Обижаешь. Они, конечно, не ты, но нечисти побили достаточно. Великосветье, оно уже давно тьмой напитывается, в глухих уголках бывает такая гадость обретается, что и рассказывать тошно.
— И то дело, но всё равно маловато. У тебя одни догадки, у меня и того меньше.
— У многих даже этого нет. Завтра к Государю пойдёшь?
Твёрд только кивнул в ответ.
— Вот как вернёшься, и будем думать, — продолжил Мал. — Эх, жаль Ворон сгинул… на него бы никто не посмел и рта разинуть.
— Что старое поминать? — произнёс Твёрд, настроение которого окончательно испортилось при упоминании о старом учителе. — Надо думать, как заговору помешать. Измена зреет, Мал, повсюду козни строят, хотят нас опрокинуть, да крови человечьей попить.
— Знаю, — отозвался товарищ. — Не знаю только, что с этим делать. Ну, да одна голова хорошо, а две получше будет.
Он поднялся, собираясь уходить, и пояснил:
— По улице лучше в светлое время ходить, а то ночью такое бывает…
— Что ж такое может стрястись, что тебя пугает? — удивился волхв Вежи. — неужели татей боишься?
— Давно ты в стольном граде не был, — покачал головой Мал. — В Нижнем городе бывает, что утром целиком обглоданные скелеты находят, люди пропадают бесследно, причём не только простые горожане, а и дворня государева, и даже те, кто в совете состоял. И на всё это сквозь пальцы смотрят да замалчивают лихо.
— Так мы не в Нижнем городе.
— Лучше не рисковать. Тут не трусость, Твёрд. Сердце моё зло чует, а увидеть его не могу, будто притаилось оно до времени.
— Страшные ты речи ведёшь.
— По нынешним временам, обычные. Меня, как найти знаешь, завтра сразу приходи, думать будем.
Они обнялись на прощание, и Мал ушёл восвояси, а Твёрд крепко задумался, что же это творится в стольном Богораде, и по-прежнему ли он наполнен сиянием, чистотой и простором.
***
Живя в меркнущем, но всё ещё сильном свете самосветного камня, он совсем отвык от тёмных ночей и, каждый раз, когда выбирался из крепости, с приходом сумерек чувствовал тревогу и страх, которые тщательно прятал, даже от самого себя. Этой ночью, после всех новостей и разговоров, он и вовсе не смог сомкнуть глаз, но вряд ли бы кто-то это смог определить.