Библия. Биография книги
Шрифт:
Глава IV
Мидраш
Рассказывают, что в последние дни осады Иерусалима рабби Иоханан бен Заккай, духовный лидер фарисеев, спрятался в заколоченном гробу и был в таком виде вынесен из города, чтобы миновать караулы зилотов, охранявших все городские ворота. С самого начала и до конца войны он много раз утверждал, что восстание против Рима не только бесполезно, но и самоубийственно, а сохранение религии важнее, чем политическая независимость. Оказавшись за пределами города, рабби направился в римский лагерь и упросил римского полководца Веспасиана пощадить прибрежный город Явне к юго-западу от Иерусалима, чтобы он стал надёжным пристанищем для еврейский учёных. После разрушения Иерусалима и храма фарисеи, писцы и священники начали собираться в Явне, который за шестьдесят с лишним лет стал центром выдающегося религиозного единения. Впечатляющая история побега рабби Иоха нана имеет очевидные апокрифические черты, но яркий образ раввина, встающего из гроба за стенами обречённого города, был пророческим, так как Явне обеспечил возрождение нового храма иудаизма из руин старого.
Мы, однако, довольно мало знаем о явненском периоде [249] . Коалицию школ возглавляли фарисеи, сначала рабби Иоханан и двое его одарённых учеников, рабби Элиэзер и рабби Иеошуа, а позднее — рабби Акива. Задолго до трагедии 70 г. фарисеи поощряли мирян жить так, словно они служат в храме, чтобы каждый очаг был алтарём и каждый глава семьи — священником. Тем не менее, фарисеи продолжали совершать обряды
249
Donald Harman Akenson, Surpassing Wonder, The Invention of the Bible and the Talmuds, New York, San Diego and London, 1998, pp. 319-325.
Первейшей задачей раввинов в Явне было собрать и сохранить все доступные воспоминания, практики и ритуалы традиционной религии так, чтобы можно было возобновить культ, когда храм будет восстановлен. Пусть другие евреи замышляют новые восстания против Римской империи; пусть христиане утверждают, что Иисус пришёл на смену храму. Но фарисеи вместе с писцами и священниками, присоединившимися к ним в Явне, предпримут героические усилия для сохранения в памяти утраченного святилища во всех подробностях, одновременно переосмысляя Тору так, чтобы она соответствовала нуждам их столь сильно изменившегося мира. Пройдёт много лет, прежде чем фарисеи станут бесспорными лидерами нового иудаизма. Однако в конце 80-х и в 90-х гг. н. э. некоторые христиане, как мы видели, ощутили серьёзную угрозу, исходящую от фарисеев из Явне, чья идеология казалась многим евреям более привлекательной и достоверной, нежели Евангелие. И всё же, на самом деле, деятельность фарисеев имела много общего с ранними христианскими церквями. Фарисеи также занимались поиском текстов писания, изобретали новые формы экзегезы и составляли новые священные тексты — хоть никогда и не называли их «Новым Заветом».
Когда двое или трое фарисеев вместе изучали Тору, они обнаружили — как и христиане — что Шхина пребывает между ними. Фарисеи из Явне первыми открыли духовность, в которой изучение Торы как главное средство обретения божественного присутствия полностью заменило храм. Но, в отличие от современных исследователей Библии, они не были заинтересованы в том, чтобы восстановить оригинальное значение того или иного отрывка писания. Подобно пророку Даниилу, они искали новый смысл. С их точки зрения, не существовало единого, непререкаемого прочтения Священного Писания. Когда события разворачивались на земле, даже Богу приходилось продолжать изучение собственной Торы, чтобы открыть всю полноту её значения [250] . Раввины называли свой способ толкования мидраш, — это название, как мы видели в главе 2, произошло от глагола дараш: исследовать; искать. Значение текста не было самоочевидным. Толкователь должен был отыскивать его, потому что каждый раз, когда еврей встречался со Словом Божьим в писании, оно значило что-то новое. Раввины любили напоминать о том, что царь Соломон использовал три тысячи притч, чтобы проиллюстрировать каждый стих Торы, и мог дать тысячу пять толкований каждой притчи — следовательно, существовало три миллиона пятнадцать тысяч возможных объяснений каждого элемента Писания [251] .
250
Вавилонский Талмуд, Берахот 8b; 63b; Вавилонский Талмуд, Авода Зара Зb.
251
Песикта Раббати 14:9, см. William Braude (перевод), Pesikta Rabbati: Discourses for Feasts, Fasts and Special Sabbaths, 2 vols, New Haven, 1988; Gerald L. Bruns, «Midrash and Allegory: The Beginnings of Scriptural Interpretation», in Robert Alter and Frank Kermode (eds), The Literary Guide to the Bible, London, 1987, p. 630.
В самом деле, ведь текст, который не может быть перетолкован принципиально иным способом, чтобы соответствовать потребностям сегодняшнего дня — это мёртвый текст; слова Писания должны оживляться постоянным толкованием. Лишь тогда они смогут явить божественное присутствие, скрытое в Божьей Торе. Мидраш не был чисто умственным занятием, и целью изучения никогда не было изучение как таковое: оно должно было служить стимулом для практической деятельности в мире. Долг экзегета — применять Тору в жизненной ситуации и заставлять её говорить об обстоятельствах каждого члена общины. Целью толкования было, не только прояснить непонятный отрывок, но и помочь решить самые насущные проблемы нынешнего дня. Если ты не нашёл способа применить какой-либо текст на практике — значит, ты не понял его [252] . Раввины называли священное писание микра — «созывание», «призыв» еврейского народа к действию.
252
Bruns, «Midrash and Allegory», p. 629.
Кроме того, толкователь во время мидраша должен руководствоваться принципом сострадания. В самом начале первого века н. э. великий мудрец-фарисей Гиллель прибыл из Вавилона в Иерусалим, где он проповедовал вместе со своим соперником Шаммаем, чья версия фарисейского учения была более строгой. Рассказывают, что однажды к Гиллелю пришёл один язычник и обещал принять иудейскую веру, если Гиллель изложит всё содержание Торы за то время, которое он сможет простоять на одной ноге. Встав на одну ногу, Гиллель ответил: «Что ненавистно тебе — того не делай ближнему твоему. В этом вся Тора, а остальное — лишь комментарий. Иди и учи его» [253] . Это был пример поразительного и намеренно спорного мидраша. Суть Торы сводилась к рациональному отказу причинять боль другому человеческому существу. Всё прочее в писании было лишь «комментарием», примечанием к золотому правилу. В конце своего толкования Гиллель произнёс микру, призыв к действию: «Иди и учи!» При изучении Торы раввинам следовало пытаться обнаружить сострадание — основу всех законов и всех повестей священного писания — даже если это означало искажение изначального смысла текста. Раввины из Явне были последователями Гиллеля. Рабби Акива, ведущий учёный конца явненского периода, объявил, что самый великий принцип Торы — заповедь из книги Левит: «Возлюби ближнего своего как самого себя» [254] . Лишь один из раввинов оспаривал это, утверждая, что простые слова «Вот родословие Адама» — более важны, потому что они являют единство всей человеческой расы [255] .
253
Вавилонский Талмуд, Шабат 31a, цит. по A. Cohen (ed.), Everyman’s Talmud, New York, 1975, p. 65.
254
Сифра к Лев. 19: 11.
255
Быт. 5:1; C. G. Montefiore, «Preface» in C. G. Montefiore, H. Loewe (eds), A Rabbinic Anthology, New York, 1974, p. xl.
Рабби Иоханан учился у учеников Гиллеля,
256
Авот де-рабби Натан 1.14.11а цит. по C. G. Montefiore, Н. Loewe (eds), A Rabbinic Anthology, p. 430-431. Ос. 6:6.
Но и это не смутило бы Иоханана, целью которого было не дать историческое толкование, а утешить свою скорбящую общину. Не стоило чрезмерно оплакивать храм: доброта и милосердие в повседневных делах могут заменить старинный торжественный ритуал. Он создавал хороз, «цепь», которая соединяла различные отрывки, изначально никак не связанные друг с другом, но, когда их «соединяли цепью», обнаруживалось их внутреннее единство [257] . В начале он процитировал известную максиму Симона Справедливого, почитаемого первосвященника третьего века до н. э. [258] : «Мир держится на трёх вещах: на Торе, храмовом служении и добрых делах» [259] . Как и цитата из книги пророка Осии, это доказывало, что дела милосердия так же важны, как Тора и богослужение в храме. Милосердие, таким образом, было одной из трёх главный опор, на которых держится весь мир, и теперь, когда храма больше не было, знание Торы и милосердие были важнее, чем когда-либо. Чтобы подкрепить эту догадку, рабби Иоханан цитировал — несколько искажая — автора псалма: «Мир основан на милости» [260] . Сопоставляя эти три несвязанных друг с другом отрывка, рабби Иоханан показал, что, как провозгласил Гиллель, милосердие действительно было центральной темой в Писании: работа толкователя заключалась именно в том, чтобы выявить и обнаружить этот скрытый принцип.
257
Michael Fishbane, The Garments of Torah, Essays in Biblical Hermeneutics, Bloomington and Indianapolis, 1989, p. 37.
258
Бен Сира, 50.
259
Мишна, Пиркей Авот, 1:2.
260
Пс. 89:2 [в русском синодальном переводе — Пс. 88:3]; Авот де-рабби Натан 1.4.1 1а, цит. по C. G. Montefiore, Н. Loewe (eds), A Rabbinic Anthology, p. 430.
Хороз составлял сущность раввинского мидраша. Он давал экзегету возможность испытать чувство полноты и завершённости, подобное состоянию шалом, которое евреи обретали в Храме, и чувству coincedenia oppositorum, совпадения противоположностей, которое христиане переживали во время своего толкования — пешер. Подобно христианам, раввины толковали Закон и Пророков разными способами, наделяя их значением, которое, зачастую, имело мало общего с изначальным замыслом авторов. Рабби Акива совершенствовал этот новаторский тип мидраша. Его ученики любили рассказывать одну историю о нём. Слава о таланте рабби Акивы дошла до Моисея на небесах, и однажды он решил спуститься на землю, чтобы посетить одно из его занятий. Он сел в восьмом ряду, позади других учеников, и, к его разочарованию, оказалось, что он не может понять ни слова из объяснений рабби Акивы, хотя и было сказано, что это часть откровения, которое он получил на горе Синай. «Мои сыновья превзошли меня», — думал Моисей с горечью, но и с гордостью, возвращаясь на небеса. Но почему же, — спрашивал он, — Бог доверил Тору ему, Моисею, когда Он мог выбрать человека такого ума, как рабби Акива [261] ? Другой раввин изложил это ещё короче: «Что не открылось Моисею, открылось рабби Акиве и его помощникам» [262] . Откровение случилось не один-единственный раз на горе Синай, это был непрерывно длящийся процесс, который не прекратится до тех пор, пока опытные толкователи отыскивают неиссякаемую мудрость, скрытую в тексте. Священное Писание содержало всю сумму человеческих знаний в зачаточной форме: можно было найти «в нём всё» [263] . Синай был лишь началом. На самом деле, когда Бог дал Тору Моисею, Он знал, что будущим поколениям придётся завершить её. Письменная Тора не была законченным текстом; людям следовало применить всю свою изобретательность, чтобы довести её до совершенства, подобно тому, как они получают муку из пшеницы и ткут одежды из льна [264] .
261
Вавилонский Талмуд, Менахот, 29b.
262
Мишна, Рабба, Числ. 19:6.
263
Мишна, Авот, 5:25; Fishbane, Garments of Torah, p. 38.
264
Элияху Зута, 2.
И всё же некоторые раввины считали, что рабби Акива зашёл слишком далеко. Его коллега рабби Ишмаэль обвинял его в том, что он навязывает писанию своё понимание: «Поистине, ты говоришь тексту: «Молчи, пока я тебя растолкую» [265] . Хороший мидраш должен быть как можно ближе к оригинальному значению, и рабби Ишмаэль утверждал, что изменять это значение следует лишь тогда, когда это совершенно необходимо [266] . Метод рабби Ишмаэля пользовался уважением, но метод рабби Акивы взял верх, потому что благодаря ему Писание оставалось открытым. Современному исследователю этот метод покажется ненаучным; мидраш постоянно заходит чересчур далеко, явно нарушая целостность текста, и ищет новый смысл за счёт оригинала [267] . Но раввины считали, что, раз Писание — это Слово Божье, значит, оно неисчерпаемо. Любое значение, которое они обнаруживали в тексте, было задумано Богом, если оно давало новое видение и шло на пользу общине.
265
Сифра на книгу Левит 13.47, цит. no Fishbane, Garments of Torah, p. 115.
266
John Bowker, The Targums and Rabbinic Literature, An Introduction to Jewish Interpretations of Scripture, Cambridge, 1969, pp. 54-55.
267
Bruns, «Midrash and Allegory», p. 629.