Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
В зале раздавались восторженные возгласы:
— Вот это мы зашибли шиллинг! [40] Теперь пожируем! Это вам не заработок пленных румынов!.. [41]
— И сколько здесь? — гудел Матвей, перекидывая с места на место увесистые пачки.
— Пятая часть от полной суммы.
— Солидно. Рыжье-то барыгу впечатлило?
— Мы уединились с ним в тихой части кладбища, — нехотя крутил ложечкой в стакане чая Квилецкий. — Нашли могилку старого еврея, присели на лавочку. Тут я и раскрыл свой барабан [42] .
40
Зашибить
41
Пленные румыны — простаки, обычные мужики, ничего не получающие за свою работу.
42
Барабан — чемодан небольшого размера.
— Отчего же на могиле еврея? — застыл посреди залы дед Гордей.
Квилецкий засмеялся.
— Мантье [43] заявил, будто заключить сделку на могиле старого еврея — хорошая примета. Я спорить не стал. Какая нам разница…
Корешам из банды действительно не было дела до примет и суеверий. На столе лежала очень приличная сумма. А если учесть, что барыга должен был заплатить еще четыре раза по столько же… В общем, в ближайшие год-полтора банда могла позабыть о рисковых налетах и преспокойно жить на широкую ногу.
43
Мантье — скупщик краденого.
— Не скаредничал? — любопытствовал Матвей.
— Пару раз пытался сбить цену, но я стоял на своем. Мы и так прилично отступили.
— Верняк…
— Как самочувствие, Сашок? — спросил Казимир малого.
Тот вместе со всеми крутился в комнате. На голове белела свежая повязка, но судя по улыбке и румянцу на щеках, дело шло к поправке.
— Баш [44] малеха гудит; в ногах слабость — долго шариться не могу. А в остальном — порядок, — бодро отрапортовал он.
44
Баш — голова.
— Тогда поможешь Гордею.
— А чего надо?
— Гуляем сегодня, — благодушно распорядился главарь.
Решение еще больше распалило народ: комната наполнилась радостным галдежом.
Казимир собрал пачки, завернул их в газету и передал сверток Матвею — надежному хранителю общака.
— Пойду прилягу. Голова что-то побаливает, — сказал он. — Буди, когда к столу позовут.
Обвязывая сверток бечевкой, Матвей кивнул:
— Отдыхай. Разбудим.
Закрыв за собой дверь в дальней комнате, Казимир сбросил верхнюю одежду и завалился на кровать. Он любил это помещение в закутке на первом этаже большого деревянного дома.
Единственное низкое оконце выходило на задний двор участка, густо засаженный плодовыми деревцами. Благодаря удаленности от залы и сеней в комнатушке всегда было тихо. Из обстановки в ней была удобная кровать, узкий платяной шкаф и маленький столик под окном.
Сон не шел, а насчет головной боли он приврал — просто хотелось побыть наедине со своими мыслями.
Последние три дня были чересчур насыщенными. Требовалось обмозговать детали. Тем более что Казимиру приходилось изворачиваться и хитрить не только с ушлыми операми из МУРа, но
Что ни говори, а пребывание в банде и многолетнее хождение по лезвию бритвы не стало его призванием. Роскошно жить и рисковать он любил, пулям не кланялся, за спинами товарищей не прятался. Одним словом, был примерным главарем настоящей банды. Но когда получил от сына первую весточку с фронта, впервые стал задумываться и задавать себе странные вопросы. Не пора ли завязать с уркаганской жизнью? Не хватит ли сеять вокруг себя зло?
В какой-то момент он понял, что может потерять на войне сына. Может остаться совсем один. Тогда он по-настоящему испугался. Ему пришлось бы до конца жизни делить радости и невзгоды с горсткой воров, убийц и прочего отребья. Этого он никак не хотел.
Напротив, ему вдруг захотелось спокойствия, семейного тепла и возможности просчитать свою жизнь хотя бы на месяц вперед.
В банде ничего этого Квилецкий не имел.
Сложно сказать, сколько он проспал. Вначале лежал на спине, закинув руки за голову. Смотрел в серый потолок, вспоминал, размышлял, планировал и… не заметил, как отключился.
Проснулся от шума и встревоженного голоса.
— Беда, Казимир! — ввалился в комнату Матвей. — Беда! Вставай!
— Что случилось?
— Ершей захомутали.
Квилецкий натурально подпрыгнул, словно старый уркаган харкнул в него ядом.
— Как захомутали? Когда?
— Илюха только что прибыл. Говорит: самолично видел, как Ерша на Петровку привезли.
Главарь быстро натянул брюки, застегнул ремень, накинул рубаху и босиком выскочил в коридор.
Илюха сидел на краю длинной лавки и распутывал затянутый на шнурках узел. Темные волосы на голове были влажными, грудь ходила ходуном.
— Ты давно вернулся? Когда Ершей видел? — стал его пытать Казимир.
— Только что с Петровки… пешком… — отвечал Илюха. — Я напротив «воздух нюхал», ждал Старцева и того… второго мясника. А тут подкатывают две черные машины. Двери главного входа отворяются, и легавые выводят на улицу Ершей — сначала младшего, за ним старшего. У обоих на руках манелы [45] , морды опущены.
Стол был почти накрыт. Главарь опустился на стул, взял откупоренную бутылку водки, приложился к горлышку. Шумно выдохнул:
45
Манелы — кандалы, наручники.
— Куда их повезли?
— Не знаю, — пожал плечами татарчонок. — Машины по Петровке поехали в сторону центра.
— Видать, ночью повязали, — кашлянул Матвей. — До обеда допрашивали на пчельнике [46] , а опосля на Лубянку отправили в «чрезвычайку».
— Смотри, как легаши за нас взялись! — проворчал кто-то из корешей.
Другой поддержал:
— И ведь не блины пекли [47] , а ксивы рисовали.
— Кто ж теперь белое-черное [48] соорудит?
46
На пчельнике — в угрозыске.
47
Блины печь — подделывать денежные купюры.
48
Белое-черное — документ на чужое имя.