Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

Отец кивнул.

— Конечно, помню. Памятник стоит за Главным поворотом этой аллеи, рядом с могилой мамы. Кажется, под ним покоится Софья Блювштейн.

— Я всегда восхищался твоей памятью, Антон. Да, по легенде, под мраморным памятником захоронена Софья Ивановна Блювштейн.

— А кто она?

— Легендарная Сонька Золотая Ручка. Надеюсь, слышал про такую?

— Сонька? Конечно, слышал! В нашем взводе служил пожилой дядька, Севастьян Амелькин. Он дважды отбывал срок за мелкие хищения и во время передышек развлекал нас рассказами. Хороший был мужик, искренне

раскаивался в своем прошлом. Жаль, погиб в сорок четвертом в Польше. — Немного помолчав, молодой человек спросил: — Ты говорил, Софья Блювштейн скончалась в начале века?

Свернув на аллею и дойдя до женского изваяния из белого мрамора, Казимир остановился. Достав папиросу, он по давней традиции положил ее на квадратное основание памятника.

— По официальным данным, она умерла в 1902 году на каторге, — негромко, чтоб не растревожить кладбищенскую тишину, пояснил он. Незаметно оглянувшись по сторонам, продолжил: — Это случилось очень далеко отсюда — на острове Сахалин, поэтому нет оснований полагать, что кто-то привез тело в Москву и захоронил здесь. Сомнительно. Очень сомнительно. Но существует предположение, что Софья бежала с каторги и поездом вернулась в столицу к двум своим дочерям…

Казимир Квилецкий снова встретился с сыном на Ваганьковском кладбище и прогуливался с ним по главной аллее. Это было странное место для редких и столь желанных встреч отца и недавно вернувшегося с фронта сына. Но Казимир объяснил это довольно просто: «Работаю рядом. Да и тихо здесь, спокойно. Воздух чистый…»

Антон не возражал. Отец всегда был заботлив и относился к нему с любовью. Правда, до войны часто видеться не удавалось: юноша учился, Казимир работал и, бывало, уезжал в командировки.

Вернувшись с фронта, сын вдруг обнаружил, что отец здорово изменился.

Во-первых, он постарел и сдал физически. Всего лишь четыре года назад — в середине 1941-го, когда прощались на Белорусском вокзале, — он выглядел подтянутым, осанистым и каким-то породистым. Настоящим кадровым офицером, если бы гражданскую одежду он сменил на военный мундир.

Во-вторых, в характере отца появилась сентиментальность. Он тепло встретил Антона с воинского эшелона, разместил в заранее снятой и отремонтированной квартире, в первый же вечер сводил в ресторан, обеспечил приличными деньгами. И, главное, он готов был проводить с сыном по несколько часов хоть каждый день.

— Ты когда-нибудь расскажешь мне о своей работе? — спросил сын.

— Обязательно. Вот выйду на пенсию и расскажу.

— Это будет не скоро. Тебе ведь нет и пятидесяти.

— Нет, так исполнится, — засмеялся Казимир. — Всего-то год остался.

Обняв молодого человека, он повел его дальше — к скромной могиле с надписью на табличке: «Бринер Александра Николаевна». А заодно перевел разговор в другое русло:

— Послушай, а как бы ты отнесся к предложению уехать из Москвы?

— Куда? Надолго? — не понял Антон.

— Навсегда. И подальше. Где тихо и нет толчеи. Где текут чистые реки и с гор струится хрустальный воздух.

— На Кавказ?

— Можно и на Кавказ. Но я махнул бы еще дальше. Есть прекрасные Балканы.

Есть завораживающие воображение Альпы.

Последние фразы молодой человек пропустил мимо ушей, потому что был не готов к подобному предложению.

— Почему тебе захотелось уехать? — не понял он. — Ты ведь никогда не говорил об этом.

— У меня не сегодня появилось это желание. Мы с тобой очень долго не виделись, Антон. Впервые захотелось все бросить и куда-нибудь переехать в далеком сорок первом, когда стали приходить с фронта твои письма. Позже это желание только усилилось.

— А как же мама? — Антон перевел взгляд на могилу. — Ты же говорил, что здесь обустроен семейный склеп.

— Да что склеп, — махнул рукой Казимир. — Какая разница, где похоронят? Земля везде одинаково холодная.

— Папа, Москва — мой родной город. Я здесь родился и вырос. К тому же за годы войны сильно по нему соскучился…

Он хотел рассказать о недавней встрече с одноклассницей Раисой, которая всегда ему нравилась. Но отец опередил:

— Да ладно. Это я так, к слову. Допустил кратковременную слабость. Извини…

Вынув из внутреннего кармана пиджака маленький букетик фиалок, Квилецкий шагнул к могиле супруги и положил цветы рядом с невысоким надгробным камнем. Понурив голову, Антон стоял рядом…

Спустя двадцать минут они попрощались, договорившись встретиться здесь же на следующий день.

* * *

Квилецкий покинул кладбище через главные ворота и оказался на Малой Декабрьской. Осмотревшись, он перебежал перед грузовой полуторкой бывшую Воскресенскую и сразу повернул на Ходынскую.

Матвей ждал на том же месте, где сутки назад дежурила охрана в составе Илюхи-татарчонка и Сашка. Грузный пожилой Матвей выбрал для ожидания ту же лавочку в тени возле длинного двухэтажного барака. Развалившись на ней, он глядел по сторонам и мусолил тлевшую папиросу. Завидев Казимира, выплюнул окурок.

— У меня все на мази, — откашлявшись в кулак, доложил он. И, покосившись на сверток, спросил: — Что барыга?

Квилецкий хлопнул кореша по спине.

— Барыга пожаловал на встречу с мошней [39] . Пошли, расскажу по дороге.

39

Мошня — портфель.

— Кажись, все ладненько, раз ты такой довольный.

— Пошли-пошли…

* * *

После возвращения главаря на хате в Марьиной Роще случилось большое веселье. Да, в криминальной среде поминальных законов не соблюдали, попов для отпевания убиенных не звали и к смерти относились просто.

Не прошло и суток с момента гибели Боцмана и Локтя, а их кореша уже хохотали и обнимались, глядя на пачки купюр, лежащие на куске мятой газеты. Радовались все, за исключением Илюхи-татарчонка, оставленного на Петровке «нюхать воздух». Квилецкий не терял надежды поквитаться со Старцевым и с его неизвестным дружком. Потому Илюхе выпало маяться на жаре.