Благословите уходящих
Шрифт:
Вокруг Хлад крутилось теперь всего с два десятка душ. Старый надежный защитный барьер исчез, но теперь ее прикрывал ужас, исходящий от полутора сотен культистов, которых ее воля и верные души подруг бросили на другую сторону боли. Все новые и новые картины смерти возникали перед внутренним взором, и таяла корка льда, сковавшая душу. Удар телекинеза вырвал колья заграждения из земли и разорвал колючую проволоку. Что-то в глубине разума рвалось добить мучимых смертельным наваждением врагов, но Хлад равнодушно прошла мимо. Уже войдя на территорию базы, она сняла невидимые путы с гвардейцев. Перед девушкой простилалась взлетная
— Мор, Кин, Кросса… — имена, как и прежде, легко срывались с губ, и души бывших подруг срывались в последний полет, оставляя короткие картины своей мученической смерти. Внутренний взор исправно показывал, как один за другим замирают техники и пилоты, скорчившись от непереносимой боли. Как угасают их грязные проданные хаосу души, искореженные похотью и страшными чужими смертями. Но все новые и новые лезли к технике, и все летели души девушек смертельными самонаводящимися импульсами, чтобы взять с собой в свет императора несколько чужих жизней. Неясно, сколько длилось это невидимое противостояние. Может, час, а может, минуту, а может, и считанные секунды, но в какой-то момент очередное имя не пришло, и Хлад удивленно огляделась. От привычной уже свиты осталась только одна душа, и ее имя почему-то никак не приходило. Внутренний взор погас, и теперь Хлад видела только обычным зрением. Девушку шатало, как после многокилометрового перехода, глаза застилала кровавая муть. Перед ней все стояли картины смерти тех, чьи души составляли ее свиту все это время. И тут из-за ангара раздался взрыв, и над полосой возник поисковый прожектор ‘Cтервятника’. Хаосит не рискнул выбираться сквозь ворота. Он пробил стену ангара и вылетел с дальней стороны.
— Никто не должен уйти, — кто это сказал? Когда? Помутневшее сознание не могло вспомнить, но трезвый расчет подсказал решение, и перед взором хаосита, словно вызов на поединок, возникло изображение взлетной полосы и фигурки на ней. Кто знает, что перемкнуло в мозгах пилота, но вызов он принял.
Набирая скорость, грозная махина с ревом понеслась на хрупкую фигурку. Можно было представить, как откидывая защитный колпачок, нащупывает спуск стрелок. А имя последней души все никак не приходило…
Мордийцы и мобилизованные мужчины копали, не разгибаясь. Всего в пяти километрах вступил в бой сто шестьдесят пятый сиринский, покупая челнокам время на вывоз тех, кого еще можно спасти, а здесь остатки гвардии и сил самообороны готовились дорого продать свои жизни. В бывшем грузовом терминале разместилась временная комендатура. У вокса, уронив голову на стол, сидел грузный мужчина. Его плечи легонько подрагивали.
— Префект Петроний… — комиссар мордийцев аккуратно тронул его за плечо. Мужчина поднял голову и покрасневшими глазами уставился на комиссара.
— Выделенный мне транспорт может взять еще пять сотен беженцев. Проследите, пожалуйста, чтобы при посадке не было эксцессов, — голос ответственного за эвакуацию приютов был тверд.
— У меня приказ эвакуировать всех, — комиссар подчеркнул это слово. — представителей администрации.
— Императору не нужны плохие администраторы, у него их и так хватает, — горько усмехнулся Петроний. — А я не вывел и половины, — прошептал он и, встав из-за стола, слепо пошел к двери. Толстая папка, раскрывшись, упала, и бумаги разлетелись по полу. На одном из листов сверху было написано ‘пятый женский приют’. Взгляд Хлад словно сам по себе остановился на сорок первой строчке. ‘Ижинская
— Мария, — прошептала Хлад, глядя в огненный глаз ‘Стервятника’. Имя словно приласкало последнюю душу, оставшуюся у нее, и та прильнула к девушке. За огненным кругом прожектора палец пилота вдавил гашетку — затворы автопушек двинулись назад, сжимая боевые пружины…
— Мария, — повторила та, которую ‘лесные крысы’ назвали Хлад. И душа, легонько задев сердце, оторвалась и полетела к железному дракону, словно застывшему в небе. Не было ужаса, не было мук. Только тихий женский голос шепнул пилоту ’Спи’, и что-то невидимое ласково тронуло веки. Эта ласка словно вернула человека в детство, где не было боли и предательства. Где не орали умирающие и не корчились под пыткой случайно подвернувшиеся люди. Где была только любовь матери и ласковое солнце над мирной планетой. Руки безвольно отпустили штурвал, и железная птица, чуть вильнув, врезалась в пустую казарму…
— А дальше-то что было?
— Да ничего, собственно, когда нас отпустило, она уже за колючкой была, а потом уж не знаю как, но вражью леталку сбила. Когда мы к ней подбежали, она на полосу свалилась … Живые так не падают… И вокруг нее метров на пять рокирит изморозью покрылся.
— Святая… — прошептал инок, потрясенный рассказом.
— Это уж тебе виднее, — усмехнулся сержант. — Ты здесь по этой части спец. Но знаешь, может, оно и к лучшему, что она там погибла… Для неё уж точно лучше…
Долина Роз
«Сырое небо жёг закат,
Смерть рядом что-то ела…»
«А он в ответ: терпи браток,
Господь нас уважает»…
Ю.Шевчук.
Мимо слез, улыбок мимо
Облака плывут над миром.
Войско их не поредело,
Облака, облака, облака…
И нету им предела.
ОБЛАКА В. ЕГОРОВ
Утро началось опять с грохота сапог. Никогда ещё древняя обитель не просыпалась так рано и от столь грубых звуков, как мат сержанта при построении солдат.
А потом был бег, с последующим шумным омовением возле фонтана святого Франциска, и потные, раскрасневшиеся тела, уже сталкивались на лужайке возле розария, в попытках загнать небольшой мяч между двумя колышками. Периодически раздавались гулкие удары, игроки охотно вступали в короткие потасовки. А мяч… Мяч принёс немалый ущерб столь лелеемым настоятелем розам…
Отец Мувтихий, с любопытством наблюдал за тренировкой прилетевших вчера солдат. Гибкие, жилистые тела с многочисленными шрамами были по-своему красивы. А приёмы боя, которые они отрабатывали, лишний раз заставляли монаха порадоваться, что его мирное существование охраняют столь отважные воины… И избавляют его от необходимости обороняться самостоятельно от таких же, как они.
— Любите розы?
Мувтихий повернулся на голос офицера.
— Да, очень, мы гордимся нашим розарием. Он, пожалуй, самый обширный во всём секторе.
— Я бы не сказал.
Аристократичное лицо исказила ироничная улыбка. Монах хотел было вступиться за честь обители, но взгляд гвардейца остановил его. В спокойных глазах за легкой усмешкой притаились давние боль и грусть.
Ус шёл по заросшему алыми розами огромному кратеру. В самом низу лазоревой синевой отливало озеро. Жужжали пчёлы, возясь в цветках. Под сапогами поскрипывал песок, местами застывший лужами стекла.