Блатные из тридевятого царства
Шрифт:
– - Специально нет, -- кивнул Евсей, -- а с керосином запросто.
– - Вы чего! Керосин на сеновал вылили?!
– - Нет, мы его за сарай слили, а у Кондрат Силыча самокрутка изо рта выпала...
– - Он, что -- из ума выжил, окурками в керосин плеваться!
– - заорал я.
Фраер набычился и процедил сквозь зубы:
– - Плюнешь тут, когда господин граф себя миссией объявил, собрал пол пиримидоновского княжества и повел на озеро в новую веру крестить.
До сеновала я добежал на одном дыхании. За воротами груда головешек,
– - Перво-наперво сарай зачался, пока тушили -- сеновал пыхнул. Лошадей вывести успели, а вот пролетки нет. Едва деньги спасли. Так чего, Пахан, говядину будем по дешевке брать, али нет?
– - Где остальные?
– - держась за сердце, спросил я.
– - За Лёнькой подались.
– - Веди.
Пол версты до озера одолели в четверть часа. По дороге удалось выяснить подробности: пока кореша уничтожали керосин, неутомимый великомученик Лёнька, пользуясь щедростью хозяина трактира, споил два десятка шедших со службы стрельцов. Щедро причастился сам. Во главе с новоиспеченным святым апостолом Леопольдом пьяные стрельцы подались на природу, поближе к воде. По городу пронесся слух -- стрелецкая сотня топиться идет. Желающих на это посмотреть собралось больше, чем могло вместить озеро. Граф времени даром не терял, вещал о конце света и покаянии, а когда загорелся сеновал, вспомнил про гиену огненную.
Мы с Евсеем подоспели в самый интимный момент.
Небольшое озерцо, круглое как тарелка, наполовину затянуто тиной. Народу больше, чем на базаре, свистят, улюлюкают. У камышовой заводи топчутся стрельцы, на кислых трезвеющих лицах никакой святости. В воде только Лёнька. Граф запутался в камышах и бьется как щука в сети. Озеро бурлит, крупная волна лижет берег, несмышленые пиявки и те шарахаются от Лёньки.
Дебил выплюнул сгусток тины и начал вещать:
– - Ко мне, люди! Ко мне! Судный час настал! Покайтесь! Я видел свет в конце тоннеля! Всех прощу! Кайтесь и ко мне!
Желающих последовать за графом не нашлось. Стрельцы ругнулись и пошли по домам, народ же забавлялся: кто ржал во все горло, кто пальцем у виска крутил. Даже лягушки косяком поперли на берег, прочь от Лёньки. Сквозь толпу протиснулся Кондрат Силыч и погрозил Лёньке кулаком.
– - Ты кто будешь, мил человек, -- поинтересовалась какая-то баба.
– - Отец почитай этому выродку, -- огрызнулся Дембель.
– - Свят, свят, -- закрестилась женщина, -- он же себя сыном Божьим навеличивает, а ты, стало быть...
– - Заткнись, дура!
– - Рявкнул дед Кондрат.
Васька с Ванькой извлекли неугомонного святошу на сушу. Мокрый, скользкий от тины граф дрыгал ногами и верещал как недострелянный заяц. Крепкая оплеуха привела его в чувство. Народ, поняв, что все интересное кончилось, побрел вслед за стрельцами. На берегу остались только свои. Весь лимит терпения, отведенный на Ленькины выкрутасы, был исчерпан. Я медленно подошел к распростертому на траве графу и вцепился в
– - Хочешь быть апостолом -- будешь. Но глухонемым. Язык отрежем прям здесь.
Лёнька щелкнул зубами, челюсти намертво сжались. Я поднялся с колен и оглядел притихших корешей: Кондрат Силыч буравит землю взглядом, Антоха с Сорокой прячутся за спинами Евсея с Федькой, а Васьки с Ванькой лыбятся, рот до ушей.
– - Значит так, -- прохрипел я, -- Дембель и Шестерки стерегут графа. Остальные на базар, ищите, где хотите, но чтоб две телеги были. Через час встречаемся у трактира. Ясно?
– - Так точно!
– - Гаркнуло семь глоток.
Себе я оставил самое неприятное -- общение с погоревшим трактирщиком.
Добрался до места, и еще раз оглядел пожарище: чадят тлеющие головешки, вместо построек выжженная земля, все в прах обратилось. Ветер пепел гоняет по ограде.
Я перешел через дорогу. На крыльце трактира пальцы правой руки самопроизвольно сжались в щепоть, я осенил лоб крестом и взялся за ручку двери.
Внутри непривычная тишина. Под потолком сумрак сгущается, свечи не горят, не тлеет керосинка. У окна, в углу, где посветлей, хозяин за столом. Дрожащие руки из бутылки последние капли в стакан выжимают. На подоконнике рядом с кактусом еще пяток пузатых винных литровок очереди дожидаются.
Трактирщик залпом осушил стакан, пустая бутылка полетела под стол, рука потянулась за новой. Вместо литровки ладонь нашарила кактус. Схватила...
Я где-то слышал, что комнатные растения лучше растут, если с ними разговаривать. Следующие пять минут хозяин трактира активно помогал кактусу вырасти.
Едва ругань стихла, я уселся напротив. Трактирщик приподнял голову и сразу схватился за бутылку. На этот раз ему даже стакан не понадобился, толстые губы намертво присосались к горлышку. Узнал.
Когда вино полилось из глотки на рубаху, я положил на стол золотой червонец. Трактирщик икнул и сделал еще один глоток. Я достал второй червонец. Хозяин утер губы, по пухлым щекам скатились слезинки.
– - Пахан, прости меня. Мне ж говорили, что блатные самые праведные люди, а я дурак, не верил.
Я вздохнул полной грудью, дело сладилось. Трактирщик вылил остатки вина в стакан и протянул мне. Глотнул. Слегка кислит, а так ничего. Хозяин не мог уняться.
– - Пахан, у меня амбар еще есть, давай спалим на хрен...
Я покачал головой. Трактирщик жест расценил по-своему.
– - Не, платить не надо. Все включено, -- подкинул он червонцы на ладони.
– - Подарок.
Поставив пустой стакан, я выбрался на улицу. У крыльца рожей в грязь лежит Лёнька, на его сутулой спине сидит Кондрат Силыч, самокрутку тянет. С боков Ванька с Васькой.
Дембель одарил меня виновато-вопросительным взглядом. Я смолчал, пусть потерзается, впредь аккуратней с табачком будет. Маленькая месть длилась не долго, на крыльцо выскочил трактирщик, начал гнуть спину коромыслом.