Блиц-концерт в Челси

Фавьелл Фрэнсис

Глава десятая

Моя сестра жила на юго-западном побережье Англии. Ей первой в нашей семье довелось узнать, что такое авианалет. Рассказ сестры об атаке на Уэймут и Портленд 11 августа 1940 года был ярким и пугающим. Она работала на военном заводе, который и стал главной целью врага. В воздушном бою истребителям Королевских ВВС удалось сбить большую часть немецких бомбардировщиков, однако и с нашей стороны не обошлось без потерь. И все же, несмотря на пережитый кошмар, сестра была скорее взбудораженной, чем напуганной. Маленькая и хрупкая, она всегда отличалась необычайной храбростью и решимостью – качества, которым я искренне завидовала.

Сестра с восторгом описывала, как слаженно и четко работали службы гражданской обороны и пожарные расчеты. Она сказала, что было много пострадавших, но никто не знал, сколько именно. Эта неизвестность

сопровождала нас в течение всей войны. По соображениям военной цензуры нам никогда не сообщали названия мест, подвергшихся бомбардировке, а также количество погибших. Все сведения становились доступны гораздо позже, когда событие оставалось далеко позади.

Начали прибывать беженцы с Мальты. Теперь нас, волонтеров, отправляли парами на дежурства в общежития, где разместили новеньких. Эти люди оказались менее флегматичными и рассудительными, нежели бельгийцы, скорее их следовало назвать темпераментными и взбалмошными, хоть и очень приветливыми. С ними непросто было иметь дело и трудно помочь советом, но среди них попадались удивительные типажи, послужившие мне моделями для многочисленных набросков. Люди возмущались, что их сорвали с насиженных мест и эвакуировали в Лондон. Бесполезно было объяснять, что это вынужденная мера, поскольку Мальта стала одним из оборонительных плацдармов в Средиземноморском бассейне и ее следовало отстоять любой ценой.

К середине августа я уже валилась с ног от усталости. В Лондоне было жарко, душно и грязно. Ветер гонял по улицам песок из лопнувших мешков, а сами улицы уже не убирали как прежде. Опустевшие дома с грязными окнами и закрытыми ставнями производили гнетущее впечатление. Я вдруг поняла, что больше не в состоянии встретиться ни с одним беженцем или выслушать очередную жалобу. Мое и без того мрачное настроение превратилось в настоящую депрессию, когда три больницы отказали мне в обучении на курсах медицинских сестер из-за некоторых проблем со здоровьем.

Я отправилась в Плимут на уик-энд – навестить свою маму. Путешествие превратилось в настоящую пытку. Поезд был забит военными, так что в коридорах было не протолкнуться. Кроме того, многие родители ехали проведать своих детей, эвакуированных на запад страны.

Плимут военного времени сильно отличался от того Плимута, каким я видела его в последний мой визит. Мол Хоу, с которого открывался живописный вид на бухту со знаменитым каменным волнорезом и на гору Эджкамб, был изрезан изгородями из колючей проволоки, а некоторые участки и вовсе закрыты для публики. Повсюду громоздились пирамиды из мешков с песком. Днем на улицах было полно солдат и матросов, а по ночам погруженный в кромешную тьму без малейших проблесков огней город казался чужим и неприветливым.

Все друзья и знакомые моей мамы поступили на службу в Женский территориальный корпус либо записались в подразделения Красного Креста. Мать сердилась, что из-за своей хромоты не может присоединиться ни к одному из отрядов, ей оставалось лишь посещать кружки, организованные различными благотворительными организациями, да самостоятельно вязать теплые вещи для распродажи. Большую часть времени я проводила в Дартмуте, где мы жили до смерти отца. Вересковые пустоши остались прежними – огромные пространства, неподвластные времени; в тех местах, где вереск и низкорослые кустики оказывались не столь густыми, на поверхность выступали голые серые камни и земляные проплешины. Сейчас там развернулось активное строительство – судя по всему, сооружали аэродром и прочие технические объекты, однако даже такая стройка не могла серьезно изменить облик этих обширных равнин. Я совершала долгие прогулки, наслаждаясь величием и тишиной Дартмута. Обычно, если не сворачивать в маленькие деревушки или лощины, где на склонах ютятся домики фермеров, утопающие в яркой растительности, столь резко контрастирующей с унынием и однообразием пустошей, вы можете прошагать так целый день, не встретив ни единой живой души, кроме местных пони, пасущихся на просторных выгулах. Но на этот раз, в середине августа, я встретила всадников Конного ополчения, собранного из членов местного клуба охоты на лис, которые патрулировали болота. Они выглядели великолепно на своих породистых лошадях, двигаясь среди вереска и внимательно оглядывая окрестности в поисках вражеских диверсантов-парашютистов или иных подозрительных незнакомцев.

Возле одной из ферм до меня долетели пронзительные детские крики, я сразу узнала характерный лондонский выговор. Детям отвечала женщина, она произносила слова мягким голосом с тягучим девонширским акцентом. Подойдя ближе, я увидела группу городских

ребятишек, которых фермер и его жена приютили у себя. Слышать речь кокни здесь, в деревенской глуши Дартмута, было непривычно. Я поинтересовалась у женщины, удается ли ей ладить с детьми, поскольку волонтеры знали немало печальных историй, когда у тех, кого эвакуировали, и у тех, кто зачастую против собственной воли вынужден был принимать переселенцев, возникали проблемы. Жена фермера, пухлая розовощекая женщина, откровенно заявила, что «дети были ужасно невежественны: овцу от поросенка отличить не могли», но теперь помаленьку осваиваются, а мальчики даже помогают мужу с работой на ферме. Она полюбила городских озорников, несмотря на дополнительные хлопоты, которые они ей доставили. Я спросила троих мальчиков, нравится ли им в деревне. Те дружно закивали. Однако стоявшие рядом две маленькие девочки молчали. «Девчонки скучают по магазинам», – презрительно захихикали парнишки. Вскоре выяснилось, что вся компания родом из Челси! Я пообещала малышам, что, как только вернусь в город, загляну к их родителям, передам привет и скажу, что ребята здоровы и счастливы. Путь домой был менее утомительным. Нынче люди предпочитали двигаться в обратном направлении, стремясь уехать как можно дальше от Лондона.

По возвращении я обнаружила, что у беженцев возникли новые проблемы, прежде всего речь шла о столовой. Серафине, взявшей на себя обязанности кухарки, так и не удалось удовлетворить вкусы всего общежития, особенно мужской его части. В результате был составлен новый график: теперь работали по очереди – две женщины готовили в течение недели, затем пары менялись; таким образом, каждый мужчина получал стряпню своей жены плюс блюдо, приготовленное ее напарницей. Сюзанна ловко справилась с задачей, как справлялась с множеством других проблем, возникавших среди франкоязычных бельгийцев, поскольку ее подопечные были не менее капризны, чем мои фламандцы, разве что не такие драчливые. Однако их требования порой оказывались еще более причудливыми, поскольку касались деликатных вопросов этического плана, которые Сюзанна решала с изяществом, достойным восхищения.

Катрин, проводившая большую часть времени в компании миссис Фрит, вздохнула с облегчением, когда я вернулась домой. Я застала обеих на кухне. Катрин разделывала кролика: положив тушку на доску, она с остервенением молотила по ней топориком для мяса. Злобное выражение на лице девушки озадачило меня. Я поинтересовалась, зачем она рубит кролика.

– Потому что ей так нравится, – ответила миссис Фрит.

– Я представляю, что этот кролик – Гитлер, – подала голос Катрин. – Вот что я хотела бы сделать с ним, – прорычала она, вонзая топорик в отвратительное багровое месиво.

Столь кровавое занятие показалось мне не совсем подходящим для будущей матери, но, вспомнив, что пришлось пережить Катрин во время бегства из Брюсселя, я промолчала. Внезапно голова у меня закружилась, к горлу подступила тошнота, я опрометью бросилась в туалет.

Я никогда не любила блюда из кроликов – отчасти потому, что мне нравились эти милые пушистые зверьки, отчасти мое неприятие было связано с тем, что отец считал кроликов вредителями. Как бы там ни было, но после представления, устроенного Катрин, я больше не могла заставить себя есть кроличье мясо, даже позже, когда продуктов стало катастрофически не хватать, – ухудшение, которое мы с каждым днем чувствовали все острее.

У нас в Челси появились военнослужащие из Канады. Интендант обходил квартал за кварталом и просил взять на постой одного-двух человек. Найти для них место оказалось непросто, поскольку многие жители покинули Лондон и дома стояли запертыми. Я согласилась принять одного солдата, выделив ему маленькую комнату для гостей либо диван в мастерской, предупредив, однако, что не смогу долго держать постояльца, поскольку скоро выхожу замуж. Было решено, что канадец поживет у меня временно, пока позволяют обстоятельства. Кэтлин также пустила к себе одного служащего: ему нашлось место в комнате младшей дочери, которая теперь жила в деревне. Кэтлин, обеспокоенная тем, что заказов на поделки инвалидов войны становилось все меньше, арендовала помещение на первом этаже в доме напротив – там же, где размещалась студия Эллиота Ходжкина, – и устроила небольшой магазинчик, нечто вроде модного бутика. Кэтлин обладала несравненным талантом – она умела красиво носить вещи и знала, как выигрышно одеть других людей. Предпринимательница нашла толкового закройщика и начала собственное дело, которое довольно успешно развивалось: спрос на продукцию бутика среди модниц и модников Челси оказался велик, и вскоре у Кэтлин образовался широкий круг клиентов.