Блиц-концерт в Челси
Шрифт:
Наша чудесная утка все еще ждала своего часа, но не успела я взяться за приготовление ужина, как завыла сирена. Было около шести вечера, когда начался налет, с неба донеслось то же зловещее гудение, какое мы слышали в Ньюлендс-Корнер, словно наша троица никуда и не уезжала: точно так же, как в отеле, Ричард и Моли высматривали зажигалки. Позже мы поднялись на плоскую крышу дома – понаблюдать за воздушным боем.
Ничего вкуснее той утки никто из нас в жизни не пробовал. Мы намерены были сполна насладиться ужином, и никакая бомбежка не могла помешать нам. Последнее время Ричард жил у себя в Гвардейском клубе, но там было слишком многолюдно, а кормили крайне скудно. Мы набросились на утку и разделались с ней в два счета, оставив лишь горстку обглоданных костей. Спать мы улеглись в столовой и в холле, посчитав их самыми безопасными помещениями, поскольку общая несущая стена была сделана из прочного железобетона, а другие граничили с арочным проемом. Из-за гула самолетов было довольно шумно, часть ночи мы по очереди дежурили возле дома и на крыше – тушили сыпавшиеся
Утром миссис Фрит прибыла как обычно, минута в минуту. Я была поражена, увидев нашу экономку, и спросила, каким образом ей удалось миновать заграждение и войти в дом. «Боже, тоже мне – препятствие, – рассмеялась миссис Фрит. – Да это заграждение натянуто там уже несколько дней, оно мне не помеха. Дежурный полицейский появляется только в восемь, а я прихожу в половине седьмого». Она рассказала, что минувшая ночка у нее в Вестминстере выдалась беспокойной, но, судя по всему, миссис Фрит была не столько напугана налетами, сколько взбудоражена из-за нарушения привычного хода жизни.
Беженцы со страхом рассказывали мне о ночных атаках вражеской авиации. Некоторых завывания сирен повергали в ужас, другие, вроде Катрин, воспринимали их спокойно. Те, кому уже довелось побывать под обстрелами на пути из Бельгии, знали, что рано или поздно это повторится, и стоически переживали происходящее. Я поняла, что у тех, кто бился в истерике и требовал, чтобы их немедленно вывезли из Лондона, за плечами было гораздо меньше трудностей, чем у терпеливых молчунов. Великан, перемежавший нытье с проклятиями в адрес всех и вся, оказался одним из самых отчаянных жалобщиков. Бесполезно было напоминать рассерженному мужчине, что он мог бы оставаться у себя на родине, как это сделали миллионы его сограждан. Великан заявил, что Британия вечно кичилась своей неприступностью и они посчитали, что здесь будут в безопасности. Он ужасно разозлил меня, но спорить с таким человеком – только попусту терять время, и я отступила. Жена Великана выглядела еще более угрюмой, чем обычно, а их дочка – еще более щуплой и бледной. Я убедилась, что все мои подопечные знают, где находится бомбоубежище, и готовы при первых звуках сирены прихватить свои «тревожные чемоданчики» и отправиться в безопасное место. Беженцы с огромным уважением относились к миссис Рид, возглавлявшей отряд гражданской обороны, который следил за порядком в их квартале. Однако порой «прихватить» превращалось у них в попытку перетащить в укрытие весь свой нехитрый скарб. В результате получалась тюки внушительных размеров, которые трудно было разместить в ограниченном пространстве бомбоубежища.
Жизнь в нашем пункте первой медицинской помощи шла своим чередом. Уезжавшие в отпуск сотрудники вернулись. Я рассказала коллегам о налетах в Хогс-Бэк и показала немецкие брошюры, которыми нас засыпали с воздуха. Позже я сдала листовки в городскую ратушу. Две дочки Бетти Комптон теперь жили в деревне, как и большинство маленьких лондонцев. Я подумала, что детей бельгийских беженцев тоже неплохо было бы эвакуировать из столицы, и поделилась своими соображениями с Марджери Скотт. Она согласилась со мной, но осуществить эту затею было непросто, поскольку власти не позволяли беженцам покидать Лондон до окончания всех проверок, а родители ни за что не согласились бы отправить детей одних – малыши и так натерпелись по пути в Англию. Да и найти жилье за пределами Лондона было не так-то просто: непрекращающиеся налеты вынудили тысячи горожан бежать куда глаза глядят, в любые городки и деревни, где для них находилось место. Поговаривали, что вскоре к нам в больницу начнут поступать пациенты из Ист-Энда [55] .
55
Промышленный район Лондона, где в силу близости к старому порту – Доклендсу – селились прибывшие в Англию иммигранты.
Катрин выглядела неважно и явно чувствовала себя несчастной. Девушка не боялась налетов. Она сама признавалась, что ей без разницы, погибнет ли она под бомбежкой или умрет каким-то иным образом. Но я видела, что по характеру Катрин была открытым и жизнерадостным человеком. Если ей случалось ненадолго отвлечься от своих несчастий или увлечься чем-нибудь, девушка принималась весело болтать со мной или шутить с миссис Фрит и мгновенно преображалась – глаза блестели, а на щеках проступали симпатичные ямочки. Судя по мелким морщинкам возле глаз, Катрин была из тех людей, кто умеет легко и беззаботно смеяться. Но по мере приближения срока родов она становилась все более молчаливой
Я рассказала Ричарду о Катрин, а также призналась, что чувствую себя ответственной за нее. Почему – я не могла объяснить, но это была правда. Кроме того, на мне лежала ответственность за Карлу, которая училась в монастырской школе и была там абсолютно счастлива. Я навещала девочку всякий раз, когда у меня появлялась такая возможность. Одна из школьных подруг Карлы пригласила ее к себе – погостить на летних каникулах в доме родителей. Так что весь август она провела в большой дружной семье с очень милыми людьми. Рут по-прежнему находилась в клинике, где лечилась от тяжелого психического расстройства. Я же теперь заботилась и о Карле, и о Катрин. Дочь Рут крепко привязалась ко мне, писала длинные трогательные письма, в которых подробно рассказывала о событиях в школе.
Бомбу вывезли на следующий день. К счастью, обошлось без неприятных сюрпризов. Я поделилась новостью со всей нашей колонией – так мы называли тот небольшой квартал на Ройял-Хоспитал-роуд, где находились моя студия, бакалейная лавка мистера Фереби, аптека миссис Чандлер, табачная лавка Салли и почтовое отделение на углу Оукшот и Тайт-стрит. Обитателям колонии также было о чем рассказать мне. События последних ночей никого не оставили равнодушным: снаряд на крикетном поле был «нашей первой бомбой», упавшей в Челси. Все были если не напуганы, то как минимум встревожены. Атмосфера на Кингс-роуд, куда я обычно ходила за покупками, тоже заметно накалилась. Да и вообще за то короткое время, что нас не было в Лондоне, обстановка в городе стала совершенно иной. После разрушительных бомбардировок Хаммерсмита и Кройдона от прежнего легкомысленного отношения к воздушным тревогам не осталось и следа. Все больше людей при первых звуках сирены торопились спуститься в убежища, а прохожие на улицах стали с опаской поглядывать в небо: я хорошо запомнила – точно так вели себя французские солдаты, которых высадили в порту Дувра.
Бомбу обезвредили, и наши постояльцы вернулись домой. Оба кипели от негодования: их отправили в казармы, а женщины остались вблизи от опасного места. Я от всей души сочувствовала Сесилу и Ларри – не так-то просто понять логику армейских уставов. Ричард же заявил, что уставы просто дурацкие. Как я и думала, канадцы первым делом спросили, нет ли у него старого ненужного плаща или куртки.
Во второй половине дня 7 сентября раздался сигнал воздушной тревоги, и мы услышали нарастающий гул множества самолетов. В районе Челси в тот раз не упало ни одного снаряда, но дальше, вниз по Темзе, мы слышали мощную серию взрывов. Вскоре прозвучал отбой. А в шесть вечера вновь завыли сирены, и почти сразу заполыхали пожары. Мы увидели расползающееся по небу красное зарево. Дежурные гражданской обороны, следившие за порядком в бомбоубежище, рассказывали, что доки подверглись сильной бомбардировке и туда были вызваны десятки пожарных расчетов. Вместо темноты, приходящей после захода солнца, Лондон окутало странное оранжево-желтое свечение, словно закат мгновенно сменился восходом. Мы поднялись на крышу, и перед нашим взором открылось ужасающее зрелище! За рекой полыхал чудовищный костер, отблески пламени, отражаясь от гладкой поверхности воды, наполняли город призрачным сиянием. С наступлением ночи бомбы посыпались со всех сторон, их свист смешивался со зловещим гудением самолетов.
Это была кошмарная ночь! Воздух наполнился грозным шипением, за которым следовали тяжелые глухие удары, сотрясавшие дома, а затем раздалось несколько особенно раскатистых взрывов, сотрясших саму землю у нас под ногами. Все больше и больше самолетов проносилось над головой, казалось, они кружат над Лондоном, словно стая черных воронов. Немецкие бомбардировщики улетали и возвращались, чтобы сбросить новую порцию снарядов в то адское пекло, которое пожирало доки за рекой. С нашей же стороны не прозвучало ни единого ответного выстрела зенитных орудий, способных разогнать эту кровожадную стаю. Оранжевое зарево пожарищ было настолько ярким, что при их свете можно было читать. Фонарики, которые мы прихватили с собой на крышу, оказались не нужны. Снова и снова мы пригибались, когда на нас надвигалась очередная шеренга вражеских самолетов, и слышали протяжный свист падающих бомб, чтобы затем окунуться в короткое затишье и увидеть новые языки пламени, расползающиеся на горизонте. Вскоре область, охваченная красно-оранжевым светом, стала настолько обширной, что наш первоначальный ужас перерос в чувство полного бессилия перед величиной и мощью этого монстра: костер вздымался к самому небу, а мы ощущали себя лилипутами, наблюдающими за буйством разъяренного Гулливера.
По лицу Кэтлин бежали слезы, она отвернулась, не в силах больше смотреть на это ужасное зрелище. Меня же охватила ярость – такой дикой клокочущей ярости я сама от себя не ожидала. Я поняла, что дрожу всем телом от какого-то доселе неведомого мне чувства. Нечто похожее я пережила, слушая рассказ Катрин о том, как мессеры расстреливали движущуюся по дороге колонну беженцев. С крыши мы видели вереницу пожарных машин, мчавшихся в сторону доков. Я позвонила в пункт первой медицинской помощи – узнать, не нужны ли дополнительные рабочие руки. Они сказали, что полностью укомплектованы, но на всякий случай велели оставаться на связи, хотя официально я все еще считалась в отпуске. В диспетчерской ратуши помощь волонтеров тоже пока не требовалась.