BLOGS
Шрифт:
и ушел по другим лекалам...
Пора пить чай, сынок..
...младшему сыну Фаддею...
Пора пить чай, сынок.
Устал я от бесед.
Устал от вздохов и претензий мира,
Хоть и тесна всегда квартира,
Но в сердце тоже просторов нет.
Давай помолимся, попьём чайку «Ахмад».
Воспоминания нахлынут сами, в них сломаны три тысячи преград и десять тысяч эсэмесок маме.
Тебе достался перечень разлук и, как имбирь, горячие обиды.
Семья былая - странный звук, на «от и до» неправдою разбитый.
«Во многой мудрости есть многая печаль». Но кровь традиций
И Бог нас не оставит, Он услышит.
9 мая 1975 года
Собрались фронтовики на гармошку,
Что терзал и валял дядя Паня.
И вдовицу одну -тётку Фроську -Напоили допьяна, хулиганя.
Напоили и запели Частушки
Про калек и войну -про судьбину.
Рвал тельняшку дядя Ваня, как душу,
И показывал всем свою спину.
Шрамы там...
...а Егор одноногий Приглашал поплясать Ефросинью.
... мы, мальчишки, запомнили много: силу горькую -слёзы на силе.
С первой водкой, по жилам попрятав,
Те частушки и слёзы, и шрамы.
Мы запомнили стоимость пяди Между Волгой и Доном, между песней и стоном,
Между сердцем и храмом.
ВОСЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ
– Я буду всё равно тебя ждать здесь. Приходи сюда...
– Валентина смущённо, почти безнадёжно пожала плечами и заплакала. Ветер и мраморный моросящий дождь рябили пожарище. Противная, унылая гарь тянула низом, будто горело не пятиэтажное общежитие, а кислые торфяники.
– Тебе сейчас есть куда пойти?
– спросил Игорь. Она кивнула.
Наверное, его голос был механическим и чужим. Она опустила глаза. Игорь раздражался от гнетущего чувства, что опаздывают все: и он, и казачок, с которым вчера познакомился в этом женском общежитии, и Валентина с Ольгой.
Казачок волочил ногу. Он, кажется, и вчера немного прихрамывал, а сегодня, когда прыгал с третьего этажа, разбил ногу, и теперь, скорее, тащил её за собой, чем она держала его.
Незнакомый пожилой подполковник, опухший от бессонной ночи и, наверное, из-за почек, устало ходил от группы к группе и сипло гудел.
– Уходите. Уходите все! Как куда? Хоть куда! Вот туда!.. Сейчас здесь такое будет. Сейчас здесь будет...
Этот офицер маленького военкомата на далёкой окраине громадной Империи и сам не мог знать, что через сорок минут истечёт кровью в водосточной канаве. Помочь будет некому. Он будет так же хрипло ругаться и зажимать ладонями густо кровоточащие раны. А потом тихо уткнётся лицом в рыжие прошлогодние лопухи. Так же будет стелиться гарь, и так же суматошно будут метаться по улице люди.
– Уходи, Валя... Я тебя обязательно найду. Везде найду. Уходи.
Под чёрными каштанами улица пряталась внизу и виляла поворотами среди деревянных и каменных заборов. Там уже был слышен рокот моторов, а ещё недавно далёкая стрельба становилась всё ближе и ближе.
В другую сторону эта же улица шла на подъём и своей графической открытостью делала убегающих людей безнадёжно беззащитными.
Валентина уходила последней. Ольга дёргала, дёргала её за рукав, но когда близко, почти над головой начал резать крупнокалиберный пулемёт, люди закричали
Орал не своим голосом хромой казак. Два бойца выволокли откуда-то человека в тёмных одеждах, набрякших кровью. «Мужики! Его в город...» Они побежали обратно на рокот моторов и близкого боя. Казак ковылял за ними.
Само утро, дождливое и зябкое, взорванное ранним боем, казалось, пришло оттуда - с запада. И сейчас на восток, к близким городским могилам оторванного клочка русской земли - пропахшего тротилом Приднестровья - уходили те, кто мог и хотел драться за эту маленькую родину.
Игорь оглянулся на убегающую вверх дорогу. Валентина стояла, прижав руки к груди, как это делали влюблённые девушки в старом сентиментальном кино. «Холодно. А она раздетая, платье да жилет... » - ему вдруг стало так жалко и так обидно за эту девушку, что он на мгновение удивился яркости и необычности своего чувства.
Обидно за то, что у неё сильно проявлялся молдавский акцент и она «лёкала» как ребёнок. Обидно, что её брат, гадёныш такой, воюет на той стороне, и, может быть, это его пулемёт рубит ветки каштанов и тополей.
Обидно, что это одинокое существо ни черта в своей жизни не видело, кроме птичника в школе-интернате, ткацкой фабрики и этой ненормальной любви, родившейся от беды, от страха и, наверное, от инстинктивного первобытного желания любить воина. Воин мог защитить.
«Я буду ждать здесь...» А где тебе ещё ждать? И кого ещё ждать? Зацепит шальная пуля - и похоронят как неизвестную. Документы сгорели в общаге вместе с косметичкой и последними колготками.
...Под шелковицей в десяти шагах от дороги лежал белокурый лейтенант с пробитой головой. Игорь забрал разгрузку-«лифчик» с полными рожками, автомат и гранаты. Как ему казалось, он крался и пробирался короткими перебежками туда, где гвардия пыталась удержать линию обороны. А потом выскочил на двух раненых и безумных от боя и боли мужиков. Они были без оружия, но рядом с ними лежали бутылки с зажигательной смесью. Штук тридцать, наверное...
– Два БТРа...
– хрипел один из них. Они будто здесь сидели и ждали именно Игоря.
– Два БТРа. Ребята их не удержат. Отсекай пехоту...
Потом горели оба БТРа, подожжённые зажигалками классически правильно, как в учебном фильме. Потом Игорь бежал со всеми и отвернулся, когда один из «зажигательных» мужиков застрелил раненого волонтёра. Потом сам Игорь добил выстрелом в голову корову в узком дворике, с которого был уже виден берег Днестра. Корове какой-то герой распорол брюхо автоматной очередью. Она сучила ногами по гравию, хрипела и булькала розовой слюной.
Из дворика, в узком пространстве между сараями и гаражом, был виден клочок реки. На берегу мелькали люди, пришедшие с той стороны. Они шли и стреляли. Будто забыли, что несколько веков подряд говорили на одном языке, пели Богу одни молитвы и даже изменили Ему когда-то тоже вместе. Может быть, именно за измену два берега расстреливали друг друга, как будто свинцом можно переложить вину или огнём обрести искупление. Здесь и в этот час скорее лопнули бы небеса, чем кто-то из них сказал бы другому: «Прости, брат!»