Бобо в раю. Откуда берется новая элита
Шрифт:
Некоторые общественные деятели уверены, что буря сексуальной революции не стихла до сих пор. В 1995 году Джордж Джилдер писал: «Богемные ценности потеснили буржуазные благодетели в половой нравственности и семейных устоях, в искусстве и литературе, учреждениях и университетах, популярной культуре и общественной жизни. В результате в культуре и семьях царит хаос, города кишат венерическими болезнями, школы и колледжи впали в обскурантизм и пропаганду, суды стали цирком для крючкотворов». А Роберт Борк в своем бестселлере «По пути в Гоморру» (1996) утверждал, что шестидесятые покрыли культурной плесенью весь американский народ. В 1999-м Уильям Беннетт писал: «Наша культура прославляет стремление к наслаждениям, разрушение всяческих моральных барьеров, а теперь и нарушение всех общественных табу».
Однако если взглянуть на благополучные слои американского общества, даже на таких половых авангардистов, как активисты Arizona Power Exchange, то впечатления, будто они погрязли в хаосе и аморальности не возникает. То, чем они занимаются, может вызывать оторопь
Контролируя чувства
Было бы неверно утверждать, что сторонники вседозволенности сегодня доминируют в американской культуре (да и доминировали ли они когда-либо – вопрос открытый). Картина, напротив, складывается сложная и неоднозначная. За последние 30 лет мы, например, стали куда терпимее к шуткам про секс, зато шутки про национальность сегодня воспринимаются как непристойность. Мы стали куда расслабленней в отношении осанки и подходящего случаю костюма, но проявления недовольства, курение и плевки теперь неприемлемы. Мы стали терпимее относиться к откровенному разговору о сексе на публике, но куда строже, когда речь заходит о сальных шуточках и любых видах коммуникации, которые можно расценить как сексуальные домогательства. Высокопарные журналы о сексе сегодня продаются в лучших магазинах, при этом покупать старорежимные бонкбастеры [49] в стиле Гарольда Роббинса мы считаем ниже собственного достоинства. В университетах готовы терпеть татуировки и пирсинг, непредставимые в начале 1950-х, но принимают крутые меры против питейных ритуалов посвящения в студенческие братства, которые раньше возражений не вызывали. Мы вроде бы стали менее строгими в отношении детей, но на самом деле вмешиваемся в их жизнь куда больше, чем родители в 1950-х. К примеру, тетушка Полли в «Томе Сойере» пыталась воспитывать своего племянника палкой и прививать строгие правила поведения за столом, при этом отпускала его часами шататься в поисках приключений. Сегодня мы не блюдем эти правила так строго, но и шататься особо не позволяем. Вместо этого мы сопровождаем детей с одного организованного для них взрослыми мероприятия на другое.
49
Бонкбастер – слово, введенное в оборот британской журналисткой Сью Лимб и образованное по аналогии с «блокбастер», от bonk – (англ., жарг.) – совокупляться.
В общем, нравственные устои не рушатся и не устанавливаются в результате стремительных схваток добродетели и порока. В реальности это больше похоже на колебания биржевого курса, когда различные позиции то повышаются в цене, то падают, отчего четко определить, теряем мы или укрепляемся по совокупности, довольно сложно. В 1999 году историк из университета Корнеги-Меллон Питер Н. Стернс опубликовал книгу «Поле боя желаний: борьба за самоконтроль в современной Америке», в которой проследил различные стратегии самоконтроля, которым американцы отдавали предпочтение в ходе XX века. Стернс приходит к выводу, что в способах самоконтроля мы, безусловно, отличаемся от, скажем, американцев Викторианской эпохи, однако однозначно утверждать, что в конечном счете мы стали более терпимы или распущенны, он не торопится. Скорее наши табу и ограничения «отличаются от прежних и включают в себя определенный набор поблажек и запретов, соблюдение которых часто требует большей бдительности».
Правда в том, что бобо создали новые социальные коды, в которых характерным для них образом совместили буржуазный самоконтроль и богемную эмансипацию. Сегодня, чтобы отличить дозволительные удовольствия от запрещенных, мы пользуемся новыми стандартами. И для контроля над чувствами у нас есть новые нормы общественной морали.
Полезные удовольствия
Чтобы самому разобраться в этих новых нормах общественной морали, достаточно выйти летним вечером в ближайший парк. Там вы встретите женщин, которые вышли на пробежку в спортивных бюстгальтерах и обтягивающих шортах. Представьте, как на это взглянули бы пуритане! Женщина бегает в нижнем белье по улице. Они б решили, что оказались в Содоме и Гоморре одновременно. Даже прогрессивного историка Эдварда Гибсона вид этих женщин навел бы на мысли об упадке империй. Но давайте повнимательней взглянем на этих бегуний. На их лицах нет и тени сладострастия. И разделись они не для того, чтобы продемонстрировать свои прелести, любое эротическое впечатление нейтрализуется выражением суровой устремленности. Они тренируются. Они работают. Они развивают мускулатуру. Они ставят цель и добиваются ее выполнения. Вы никогда не увидите, как они улыбаются. Наоборот, некоторые как будто даже страдают. Эти полуголые молодые женщины – персонификация самодисциплины – без труда и так далее. А полуголые они потому, что для усердных занятий спортом такая одежда наиболее удобна. То есть это практически нудизм в общественном парке, но нудизм на службе достижений. Бог отдохновения Дионис примиряется с богом работы Прометеем [50] .
50
Тут
У бобо весьма прагматичный взгляд на удовольствия. Любое душеспасительное или полезное для здоровья чувственное наслаждение широко приветствуется. И напротив, всякое контрпродуктивное или опасное наслаждение сурово порицается. Поэтому занятия спортом приветствуются, а курение почитается грехом более тяжким, чем как минимум пять из десяти заповедей. Кофе набирает популярность потому, что стимулирует активность мозга, выпивка же больше не в фаворе, поскольку притупляет остроту восприятия.
Вы можете пойти на пляж почти голой в крохотном бикини, но если вы не возьмете крем от загара, чтобы кожу не поразил рак, люди будут неприятно поражены. Здоровая пища достойна восхищения, но в связи с продуктами с повышенным содержанием калорий, жира или натрия слово «вина» применительно к еде звучит чаще, чем в каких-либо других контекстах. Созерцательные удовольствия типа продолжительной ароматической ванны более чем допустимы, зато опасные причуды типа скоростной езды на мотоцикле вызывают презрение, а непристегнувшийся водитель и вовсе видится грубым попирателем нравственности. Аэробика, беговые лыжи и роликовые коньки бурно развиваются, тогда как такие малополезные для сердечно-сосудистой системы занятия, как бильярд, боулинг и настольный теннис, считаются низкопробными. Даже день, проведенный за играми с детьми, воспринимается как благо, потому что в процессе мы неизменно помогаем малышам усовершенствовать какие-то навыки (понаблюдайте за «играющими» с детьми бобо), ну или по крайней мере укрепляем отношения или повышаем самооценку («Отлично получается! Молодчина!»).
Мы, бобо, взяли буржуазный императив «старайся и преуспеешь» и поженили его со свойственной богеме жаждой новых ощущений. Получившиеся в результате общественные нормы поощряют удовольствия, полезные для тела, души и интеллекта, а бесполезные или вредные порицают. Таким образом, протестантская рабочая этика сменилась игровой этикой бобо, соблюдение которой требует не меньших усилий. Все, что мы делаем, должно служить Жизненному Предназначению, суть которого в личностном росте и самосовершенствовании.
Поэтому вполне естественно, что самое бурное развитие в эпоху бобо получили два типа досуговых учреждений – оздоровительные центры и музеи. И там и там предлагается чувственное удовлетворение в бодрой и воодушевляющей обстановке. В оздоровительных клубах вы получаете удовольствие от благородных усилий по укреплению мускулатуры. Проведя 35 напряженнейших минут на тренажере «лестница», вы осматриваете свою потную телесную крепость в зеркале от пола до потолка. В музее же чувственные удовольствия льются на вас, как из рога изобилия, вы наслаждаетесь цветами и формами, красками и материалами, в то время как познавательный аудиогид, наукообразные аннотации на стенах и потрясающий ассортимент музейного книжного подкрепляют ваши впечатления интересными фактами. Оздоровительные центры, где мы совершенствуем тело, и музеи, где укрепляется наш дух, стали часовнями и кафедрами нашего века.
Не удивляет и то, как бобо поступили с основным символом дионисийского отдохновения, совместив праздник и работу. Пару лет назад Джэймс Атлас опубликовал в «Нью-Йоркере» эссе под названием «Конец веселью», где, довольно точно проследив изменения, которые претерпели вечеринки в литературной среде, пролил свет на увеселения образованного класса в целом.
«Рядом с писателями, поэтами и эссеистами прошлого, – пишет Атлас, – сегодняшние творцы – компания довольно унылая». Он вспоминает, что литературные гиганты, которыми он восхищался, будучи студентом Гарварда, пили напропалую и самозабвенно кутили. «Моими кумирами были крепко пьющие литераторы прежней эпохи: Роберт Лоуэлл трясущимися с похмелья руками прикуривал сигарету за сигаретой ментолового True на семинаре, проходившем в подвальной аудитории Куинси Хауса; пьяный Норман Мейлер размахивал бутылкой виски и кормил ворон в „Сандерс Театре“ [51] ; Аллен Гинзберг курил косяки на ужине „Общества печатки“ [52] и распевал свои стихи под гипнотические звуки фисгармонии. Послевоенная поэзия стала гимном невоздержанности».
51
Мемориальный зал Гарвардского университета.
52
«Общество печатки» (Signet Society) – сообщество студентов и выпускников Гарварда, которых объединяют занятия литературой, театром и искусством.
Писатели и поэты жили как настоящая богема. Атлас описывает сопровождавшиеся батареей бутылок собрания старых литераторов, дымные вечеринки, неловкие сцены, жестокие междоусобицы и последующие разводы. Даже дневники строгого Эдмунда Уилсона полны сцен адюльтера и разнузданного пьянства; Эдмунд, в частности, описывает, как занимался любовью втроем на кушетке. Многие из них допировались до смерти. Делмор Шварц умер в пятьдесят два; Джон Берримен покончил с собой в пятьдесят семь; Шерли Джексон погибла в сорок пять; Роберт Лоуэлл умер в шестьдесят, и для этой компании считается, что пожил.