Боевыми курсами. Записки подводника

Белоруков Николай Павлович

–  Гомарджоба, - ответил он.

–  А как будет звучать «товарищ»?

–  Кацо. Мадлобели, кацо, - спасибо, приятель.

–  А как обратиться к девушке или женщине?

–  Генацвали…

Ну вот, решили мы, теперь не стыдно будет встретиться с жителями загадочного для нас Поти и приветствовать их на родном языке Грузии. Запомнив интересующие нас грузинские слова, мы поблагодарили Аршака Минасови-ча и стали собираться к выходу в город.

Надев кожаные сапоги и регланы, мы спустились по широкому трапу «Волги» на стенку потийского порта.

Картина, представшая нашему взору, была потрясающей. Торговый порт, что называется, кипел: бескрайняя многонациональная толпа суетилась и волновалась. Это был настоящий муравейник, встревоженный

чьей-то недоброй рукой. Одни разгружали стоявшие здесь же, у стенки, транспорты, другие перетаскивали какие-то громоздкие ящики, станки, заводское и флотское оборудование или просто житейский скарб. Певучий украинский [79] говор херсонцев и николаевцев сливался со специфическим говором одесситов, но чаще всего, конечно, слышалась русская речь, и лишь изредка ее прерывали громкие грузинские возгласы.

На берегу, у складских помещений торгового порта, на кораблях и судах, стоявших у стенки, раздавались отрывистые команды. Офицеры и матросы, судостроительные рабочие и портовые рабочие-мингрелы разгружали заводское оборудование николаевских судостроительных заводов и бесчисленное имущество флотских отделов и управлений.

Пневматические молоты бойко отбивали ритм в судостроительной мастерской, которую беспорядочно озаряли яркие вспышки электросварки. На железнодорожных путях пронзительно кричали черные от копоти маневровые паровозы и, нещадно дымя, тащили за собой полуразбитые платформы и вагоны. Над этим муравейником неспешно шевелились длинные «руки» портальных кранов.

Мы подошли к одному из двух деревянных мостов, перекинутых через мутную, с серым илистым дном реку Рион. Эти мосты соединяли порт с городом, который почти не просматривался через пелену дождя. Но на ближних улицах в палисадниках видны были стоящие на сваях дома с широкими верандами, на которых местные жители сушили связки кукурузы и лаврового листа. Было очень сыро. Даже эвкалиптовые деревья, казалось, набухли, и их листья опадали на залитую водой землю.

Здесь я впервые увидел этих могучих великанов. Самые высокие лиственные деревья планеты растут быстро и, вытягиваясь за четыре года до 12 метров, за всю жизнь могут достигать стометровой высоты. Позже я узнал прозвища, которые дали эвкалипту, самому распространенному дереву своей родины, австралийцы-аборигены, - «дерево жизни», «алмаз лесов», «дерево чудес». Последнее, по-видимому, дано потому, что листья эвкалипта всегда поворачиваются ребром к свету, из-за чего его крона не дает тени. Но в этот день не было даже намека на солнце - сплошная хлябь, через которую люди пробирались с необычайным упорством. [80]

По пути в город и в самом городе нам встречались многочисленные толпы эвакуированных жителей Херсона, Николаева, Севастополя и других крымских городов. Люди еще полностью не устроились и не отошли от тяжелых переживаний эвакуации, проходившей под вражеским огнем. Бессонные ночи и нестерпимые страдания утомили беженцев, но не сломили их дух. Они верили в нашу победу!

Мы уже подошли к почте, и осталось лишь перейти улицу, как вдруг огромные буйволы с запрокинутыми головами, покрытыми черной густой шерстью, преградили наш путь. Они медленно волокли за собой скрипучие арбы, до предела нагруженные початками кукурузы.

Когда мы наконец смогли перейти улицу, я с нетерпением вошел в здание почты, где мне вручили телеграмму с извещением о рождении второй дочери - Наташи. Откровенно говоря, я был несколько обескуражен, потому что, видимо, как и все отцы, ожидал сына. Что отвечать? И дал бодрый ответ: «Рад дочери не менее, чем сыну»…

Город Поти жил в это время напряженной трудовой жизнью. Все, что можно было сделать в городе для фронта, было сделано: судоремонтные мастерские расширились и круглосуточно ремонтировали боевые корабли, а в портовых складах разместились цеха николаевских судостроительных заводов. Вся акватория порта использовалась для стоянки кораблей эскадры и бригады подводных лодок, на стенках порта и гавани хранилось различное имущество, техника

и вооружение снабженческих управлений и отделов флота. Большинство административных зданий города использовали для штабов соединений боевых кораблей и тыла флота.

Но нельзя забывать, что порт Поти и его акватория не были приспособлены для стоянки такого количества боевых кораблей, если не считать нескольких портовых кранов, в мирное время использовавшихся для погрузки марганцевой руды на торговые транспорты.

В штормовую погоду стоянка кораблей становилась крайне беспокойной. Волнение моря передавалось в гавань так называемым «тягуном», который беспорядочно двигал корабли взад и вперед на тягучей пологой [81] зыби, заходившей с моря. Из-за хаотической качки подводных лодок их стальные швартовы натягивались как струны и непрерывно рвались, не выдерживая нагрузок. В такую непогоду, а случалась она здесь часто, приходилось держать электромоторы в постоянной готовности дать ход. Команда, ожидая разрыва швартовов, без отдыха оставалась на боевых постах и командных пунктах. Эта неблагодарная работа изнуряла и выматывала моряков. Затем наш корабль поставили в док на текущий ремонт, и команда приступила к ремонтным работам. Так проходила неделя за неделей…

Первый военный Новый, 1942 год мы не праздновали, но в душе каждый из нас радовался успехам наших войск под Москвой. Для нас это было лучшим подарком в то время.

Новогодним вечером в нашу каюту зашел командир. Между нами впервые состоялась теплая, задушевная беседа.

Илларион Федотович Фартушный обладал уравновешенным характером. Однако эта уравновешенность сочеталась в нем с твердостью, я бы сказал, некоторой сухостью в официальных отношениях. Многие командиры подводных лодок называли его педантом. Он был замкнут и необщителен не только с нами, его подчиненными, но и с другими командирами, равными ему по званию и должности. За три года совместной службы с ним в должности старпома мне ни разу не приходилось видеть Фартушного ругающим кого-то, но в то же время он всегда оставался принципиальным командиром. Я лично считал его принципиальность и последовательную требовательность совершенно необходимыми на военной службе, да еще в тяжелейший первый период войны. На похвалы Илларион Федотович был скуп, и заслужить их могли лишь активные, старательные, отлично знающие свое дело моряки.

Во время нашей тогдашней многочасовой беседы я услышал от своего командира много нужных и полезных советов и проникся к нему еще большим уважением. Тогда я не подозревал, почему мой командир решил поделиться со мной опытом… [82]

В конце января после окончания ремонта мы вышли в море к болгарским берегам в боевой поход, который запомнился жуткими, терзающими душу минными полями, из которых мы и не чаяли выбраться, однако все обошлось.

Следующий поход, в который мы вышли в середине апреля, запомнился мне встречей с турецким транспортом «Фуризан», который мы увидели на траверзе мыса Куру-бурун вдень Первомая. Сразу разобрать, чье это судно, мы не смогли, поэтому приготовились к торпедной атаке и, погрузившись, пошли на сближение. Но, рассмотрев название и флаг транспорта, который отношения к немцам не имел, всплыли неподалеку от них. Меня потрясла радость команды транспорта - турецкие моряки плясали, махали нам руками. Я так и не понял, чему они радовались: то ли просто встрече с нами, то ли тому, что избежали бесславной гибели, - они ведь наверняка видели нашу атаку…

Из этого похода мы возвратились в базу 7 мая. А 8 мая 1942 года И.Ф. Фартушного назначили командиром подводной лодки «Л-23», и в командование подводной лодкой «С-31» вступил я. Моим помощником назначили старшего лейтенанта Бориса Максимовича Марголина.

Нет такого морского офицера, который не мечтал бы самостоятельно управлять военным боевым кораблем, тем более - подводной лодкой. И вот моя заветная мечта сбылась!

Первым меня поздравил Павел Николаевич Замятин, теперь уже мой комиссар. «С ним мне будет легко», - невольно подумал я.