Богдан Хмельницкий
Шрифт:
вовгуревцами, и Гайчура с своими стсповниками, набранными на берегах Соби и Р'оси,
и Нечай, и Морозенко — имена славные в народной поэзии, и Тыша из глубины
Польши, и Носач с червонорусскими беглецами, и много других предводителей
восставшего народа русского стекалось к Хмельницкому со всех сторон. С берегов
Самары шли дикие лугари, или лесные гайдамаки, и дети вольного Ташлыка летели в
козацкий' лагерь; были у Хмельницкого и молдаване, и волохи, и сербы,
козаки, и беглецы с запада 2). Хмельницкий принимал всех, и было у него, по
уверениям польских писателей, всего-навсе войска тысяч полтораста 3), но оно
преимущественно состояло из беглых русских крестьян.
Между тем Тимош действовал в Крыму и приглашал татар содействовать козакам.
«Война еще не кончена, — писал Хмельницкий в Крым; — корсунское поражение
было только началом; добыча, которую тогда получили татары, ничего не значит пред
той, которую они получат теперь, если поспешат с сильным войском. Под Корсуном мы
имели дела с слугами, а теперь будем иметь с господами, панами роскошными и
богатыми» *).
Хмельницкий старался представить козакам их врагов ничтожными, говорил, что в
польском войске много жидов, и приложил всем трем польским военачальникам
насмешливые прозвища: Заславского, за его изнеженность, прозвал перъгною,
Конецпольскаго— дытыною, по причине его молодости и неопытности, а Остророга за
ученость — латыною 5). Узнав о несогласиях между полководцами, естественно
усиливавшихся под влиянием многих панов, считавших себя в праве давать советы,
вместо того, чтоб слушать и повиноваться, козацкий предводитель говорил: «у панов
Бог ум отнял: каждый хочет быть старшим; а где старших много, там войско нездорово
6). Кривонос и Головацкий в насмешку говорили, что половина польского войска
состоит из переодетых женщин.
Между тем загоны сходились; пристал наконец и Ганджа с своим войском, которое
поляки называли ноднестранскою харамжею.
Вишневецкий услышал о приближении Козаков и вместе получил известие, .что
Хмельницкий медлит потому только, что дожидается хана. Говорят, он пришел тогда в
такую ярость, что убил жолнера, который принес къ
*) Ашиаи. Polon. Clim., I, 52. Pam. do panow. Zygm. Ш Wlad, IV i Jan. Kaz., II, 11.
– ) Annal. Polon. Clim., I, 67.—Pam. do panow. Zygm. Ш, Wlad. IV i Jan Kaz., II, 16.—
Ilap. песня.
3)
Annal. Polon. Clim., I, 57.
4)
Histor. belli cosac. polon., 73.
5 i Hist. belli cosac. polon., 72.
6)
Истор.
211
нему об этом известие *). Оставленный с двенадцатью тысячами вдали от прочего
войска, он увидел невозможность долее упорствовать и послал в лагерь Заславского
Тышкевича с предложением соединиться “). Паны убеждали предводителя помириться
как можно скорее с Иеремиею. Тогда соперники съехались под Чолганский-Камень и
там, говорит летописец, дали друг другу руку въ" знак согласия 3). Все в лагере были
чрезвычайно довольны; никто в такой внезапной перемене гордого магната не
подозревал вынужденного смирения; большинству дворян нравилась неуступчивость
князя, а предложение служить под начальством соперника в час опасности считали
доказательством его горячей любви к отечеству 4).
В половине сентября лагерь Заславского был перенесен на Волынь под
Константинов, вблизи отдельного лагеря Вишневецкого. Этот город, занятый козаками,
был взят поляками. Пять тысяч Козаков, там находившихся, ушли к Хмельницкому.
Хотя полякам и тяжело было смотреть на опустошенные и поруганные костелы, но
Доминик Заславский объявил прощение всем мещанам, чтоб заохотить других к
покорности примером снисхождения 5). Так и многие паны, по его примеру,
расположены были оказывать милосердие своим хлопал не из человеколюбия, а из
собственных рассчетов. «А кто-яс нам без них будет работать на панщине?»—говорили
они й). Сделан был смотр войску; всех жолнеров, исключая, вероятно, вишневцев, то-
есть, воинов Вишневецкого, красовалось, по выражению летописи, тридцать шесть
тысяч; но если посчитать слуг, то было втрое более людей, годных к военному делу. По
сказанию современников, это войско отличалось необыкновенным щегольством.
Гусары друг перед другом выказывали статность коней своих: луки на седлах были из
серебра, чепраки вышитые, стремена позолоченные, сабли с серебряною насечкою под
чернью, кунтуши бархатные, подбитые и опушенные дорогими мехами; на шеях
блистали золотые цепии^ с перекривленных шапок горделиво спадали кисти, усеянные
драгоценными камнями; за поясом были дорогие кинжалы; сапоги украшались
серебряными и золотыми шпорами. Недурно, говорит летописец, была убрана и пехота
на иностранный образец. Но роскошь высказывалась преимущественно в столе, по
обычаю того времени: на столах, поставленных в богатых шатрах панов, выказывались
сделанные из сахара львы, козы, лани, розы, деревья; аосуда была из драгоценного