Богдан Хмельницкий
Шрифт:
греческую. Единственным желанием Киселя и православных панов было помирить обе
стороны, но через то они только навлекали па себя горшую ненависть и панов и
Козаков. Киселя в лагере приняли дурно. В самый день, назначенный для совета,
въехали в лагерь экипажи его и бывших с ним в Украине коммиссаров. Тогда какой-то
РжемыкВольский обвинял православного магната в предательстве.
«У него в обозе, — говорил он, — есть козаки, которых схизматики
лагерь, чтоб потом передать Хмельницкому сведения о нашем войске».
Множество голосов пристало к обвинителю, бросились на экипажи и,
действительно, вывели оттуда несколько Козаков.
Радовались тогда враги православия; оскорбления, бранные слова сыпались на
старика.
«Он так далек от изменников, как от русских!» кричали католики.
Но когда рассмотрели дело обстоятельнее, то узнали, что козаки, бывшие у Киселя,
даны ему Кривоносом заложниками; и так как Кривонос не воротил польских
заложников, то и Кисель привез с собою козацких к предводителю.
Стыдно стало обвинителям. Воевода, взволнованный, говорил так:
«За мои услуги, за мои старания—мне платят оскорблениями и неблагодарностью.
Спросите товарищей моих, коммиссаров, какие обиды терпели мы от Козаков, как
самая жизнь наша была в опасности от необуздгинного мужичья, наглого в счастии! И
вот, наконец, пришлось нам терпеть обиды и оскорбления от своих братьев!»
Заславский тронулся оскорблением, причиненным старику, извинялся и обещал
взыскать с Вольского за ложный донос.
Пригласили Киселя в совет: предводитель изложил предложение Хмельницкого и
первого брацлавского воеводу спросил о мнении.
«Я избран совершителем мира, установителем согласия, а не фециалом, не
вестником войны, — сказал Кисель, отличавшийся всегда высокопарностью в речах:—
чего ни предпринимал я, чего ни претерпевал, чтоб достигнуть желанного успокоения,
доставить отечеству благополучие? Жизнь моя была въ
214
опасности, имения мои разорены; ругательства, невыразимые оскорбления были
для меня горше смерти; и вот, после всего, я держу мен в той руке, в которой должен
был привесть вам оливковую ветвь! Я польский дворянин и сенатор; предки мои хотя
были русские, но Свентольдичи, те, которые своими советами и примером соединили
дворянство роксоланское с телом РечиПосполитой. Я ничего не имею общего с
мятежниками; там нет дворян. Исповедую веру православную и всегда готов защищать
ее, но желал бы первый, чтоб гидра мятежа нала под геркулесовою рукою:
спокойно жил в своих украинских поместьях, откуда теперь меня выгнали... Но вы
спрашиваете: чтб должно делать? Воевать, но не сражаться, отвечаю я:
медлительностью, проволочкою времени мы можем достигнуть вернейшей победы и
прочнейшего мира. К чему отваживаться на опасности, когда можно победить без
кровопролития? Только безумный запирает быстрый источник, когда бег его можно
отвесть другим образом. Последуем лучше рассудку, чем страсти. Воспоминание о
желтоводском и корсунском поражениях, кажется, должно не допустить нас самих
стремиться на беду, когда можно победить мирными средствами. Довольно показывать
готовность к войне: этим однини легко укротить волнение. Окажем мятежникам
милость, дадим им время опомниться,— они захотят возвратиться к прежним
обязанностям повиновения, так, как будто все содеянные ими преступления произошли
против собственной их воли. А если дерзость их будет так упорна, что они пренебрегут
мирными нашими предложениями, то любовь к родным, необходимость домашней
жизни, столь врожденная человеку, все-таки заставят их войти в прежнее покойное
состояние. Таково мое мнение. Предоставляю судить вам, на которых возложена
целость отечества».
«Правда,—сказал на такую речь Добеслав Цехлинский, каштелян чеховский:—нам
следует советом, а не оружием, отклонить и сокрушить замыслы мятежников, дать им
время одуматься, а висящий над головами их меч доведет их до отчаяния; потеряв
надежду на прощение, они станут упорнее».
Такому мнению последовали паны, изгнанные из украинских имений: они
страшились потерять эти имения навсегда, если восстание усилится.
Не таких мыслей был воинственный Вишневецкий.
«И я бы согласился с вами,—говорил он,—еслиб у козацкой сволочи было столько
же совести, сколько дара красноречия у тех, которые только-что передо мною говорили.
Но неужели мятежники удовольствуются нашили несчастиями и нашею кровью? Да
это просто мечта, а не рассуждение! Уверяю вас, начатое дело может окончиться только
погибелью одного из неприятелей. Что это такое? Нам советуют вести войну без
сражения? А если неприятель сам нападет на нас? Уклоняться, говорят нам! то-есть,
хлопы будут теснить наше войско, заступать нам путь, не пускать наших лошадей на
пастбища, отнимать запасы, строить засады, а мы будем терпеть, сложа руки и, под