Большие надежды. Соединенные Штаты, 1945-1974
Шрифт:
Ревизионисты выдвигают несколько тезисов в ответ защитникам американской политики. [222] Прежде всего они подчеркивают вполне понятный страх и ненависть, которые русские испытывали по отношению к Германии. В 1914 и в 1941 годах Германия пронеслась по северной Европе, чтобы вторгнуться на их Родину. Вторая мировая война закончилась разрушением 1700 российских городов, 31 000 заводов и 100 000 колхозов. Это были ошеломляющие разрушения, особенно в сравнении с относительно благополучным опытом Соединенных Штатов, на территории которых не было боевых действий. Неудивительно, что Сталин лишил восточную Германию её промышленного потенциала в 1945 году и настаивал на доминировании в Восточной Германии в последующие годы. Неудивительно также, что он настаивал на контроле над своими восточноевропейскими соседями, особенно над Польшей, через ровную и покладистую местность которой нацистские армии прорвались всего четырьмя годами ранее. [223]
222
Bruce Cumings,
223
Хорошо аргументированное обобщение многих положений ревизионизма можно найти в книге Melvyn Leffler, «Reply», American Historical Review, 89 (April 1984), 391–400.
Многие ревизионисты подчеркивают ещё три аргумента. Во-первых, Запад мало что мог сделать с советским господством в Восточной Европе: советские войска, во время войны дошедшие до сердца Германии, контролировали этот регион, так же как западные армии контролировали Западную Европу, и их нельзя было вытеснить. Разделение Европы стало ещё одним мощным наследием войны, которое государственные деятели могли бы осуждать, но у «реалистов» должно было хватить ума смириться с этим. Британец Уинстон Черчилль так и поступил в 1944 году, подписав со Сталиным соглашение, уступившее главенствующую роль советским интересам в Болгарии и Румынии. Как у американцев была своя «сфера интересов», включавшая все Западное полушарие, так и русские, часто подвергавшиеся вторжениям, хотели иметь свою. [224]
224
Американская сфера, конечно, была гораздо более консенсусной; Советы навязывали свою.
Многие ревизионисты подчеркивают второй момент: внешняя политика Сталина была более гибкой, чем могли признать антикоммунистически настроенные американцы, как в то время, так и позже. В этом аргументе была доля правды. Жестокий к противникам внутри страны, Сталин был более осторожен, консервативен и оборонялся за рубежом. Отчасти это объяснялось тем, что ему пришлось сосредоточиться на серьёзных экономических и этнических проблемах внутри страны. В 1945 году Сталин все же демобилизовал часть своих вооруженных сил. До 1948 года он попустительствовал коалиционному правительству в Чехословакии. Мятежной Финляндии удалось добиться некоторой автономии. Сталин оказал незначительную помощь коммунистическим повстанцам в Греции, которые в итоге потерпели поражение. Его давление на Иран и Турцию, хотя и пугало правительственных лидеров этих стран, было непостоянным; когда Соединенные Штаты выразили решительный протест в 1946 году, он отступил. Сталин не оказал практически никакой поддержки, ни моральной, ни военной, коммунистическим повстанцам под руководством Мао Цзэдуна в Китае. Вместо этого он официально признал злейшего врага Мао, Чан Кайши. Суммарный итог этой политики говорит о том, что Сталин не придерживался ленинской доктрины всемирной коммунистической революции, если вообще придерживался.
Критики американской жесткой реакции подчеркивают, что политика Соединенных Штатов усилила и без того обостренное чувство незащищенности Сталина. Во время войны Рузвельт отложил открытие второго фронта в Западной Европе до 1944 года, тем самым вынудив русских солдат принять на себя основную тяжесть боевых действий. Вероятно, это было разумное военное решение; более раннее наступление на Нормандию могло бы оказаться губительным для союзных войск. Но задержка усилила и без того глубокие подозрения Сталина. Кроме того, Соединенные Штаты и Великобритания отказались поделиться с Советским Союзом своими научными разработками в области атомного оружия — или даже рассказать о них советскому правительству. Когда европейская война закончилась, администрация Трумэна резко прекратила поставки по ленд-лизу в Советский Союз и отказалась предоставить заем, в котором Сталин остро нуждался. Советским людям, с большим подозрением относящимся к поведению капиталистов, казалось, что Соединенные Штаты объединились с такими странами, как Великобритания и Франция, чтобы создать империю на Западе.
Пытаясь разобраться в этих зачастую гневных спорах об истоках холодной войны, необходимо понять ситуацию, сложившуюся в 1945 году. Это означает возвращение к исходной точке: Вторая мировая война оставила после себя новый и крайне неустроенный мир, который порождал чувство незащищенности со всех сторон. Соединенные Штаты и Советский Союз, безусловно, сильнейшие державы мира, внезапно оказались лицом к лицу. Непохожие идеологически и политически, эти две страны были особенно холодны друг к другу со времен большевистской революции 1917 года, и в 1945 году у них были разные
То, что этот конфликт можно было бы вести не так опасно, — правда. Американские лидеры часто нагнетали страхи времен холодной войны, которые были сильно преувеличены, тем самым пугая своих союзников и углубляя разногласия внутри страны. Советские официальные лица тоже часто вели себя вызывающе. Однако можно ли было управлять холодной войной гораздо менее опасно, сомнительно, учитывая зачастую грубую дипломатию Сталина и его преемников и отказ американских политиков отступать от своих грандиозных ожиданий относительно характера послевоенного мира. [225]
225
Jacob Heilbrun, «Who Is to Blame for the Cold War?», New Republic, Aug. 15, 1994, PP. 31–38.
МНОГИЕ ОППОНЕНТЫ Фрэнклина Д. Рузвельта всегда считали его чем-то легковесным: обаятельным, жизнелюбивым, оптимистичным, политически ловким, но интеллектуально мягким. Критики его дипломатии видят в нём те же черты. Британский политик и дипломат Энтони Иден писал позже, что Рузвельт хорошо знал историю и географию, но его выводы из них «настораживали своей веселой беспечностью. Казалось, он видел себя распоряжающимся судьбой многих стран, союзников не меньше, чем врагов. Он делал это с таким изяществом, что нелегко было не согласиться. И все же он был слишком похож на фокусника, ловко жонглирующего динамитными шарами, природу которых он так и не смог понять». [226]
226
Cited in Frank Freidel, Frankin D. Roosevelt: A Rendezvous with Destiny (Boston, 1990), 466.
Недоброжелатели Рузвельта особенно сетуют на то, что он, по их мнению, легкомысленно относился к поведению СССР во время войны. Впервые встретившись со Сталиным на Тегеранской конференции в конце 1943 года, он сказал американскому народу: «Я прекрасно ладил с маршалом Сталиным… Я верю, что он действительно представляет сердце и душу России; и я верю, что мы будем очень хорошо ладить с ним и с русским народом — очень хорошо на самом деле». [227] В марте 1944 года Рузвельт отверг мысль о том, что Советы будут агрессивными после войны: «Я лично не думаю, что в этом что-то есть. У них достаточно большой „кусок хлеба“ прямо в России, чтобы занять его на много лет вперёд, не принимая на себя больше никакой головной боли». [228]
227
Chafe, Unfinished Journey, 41.
228
Gaddis, «Insecurities», 243.
Подобные оптимистичные заявления, конечно, можно было ожидать от лидера, которому во время войны нужны были надежные союзники. Что ещё он мог сказать? Более того, многие американцы восхищались мужеством русского народа. Журнал Life, издание Люса, заявил, что русские — это «чертовски хороший народ… [который] в поразительной степени… выглядит как американцы, одевается как американцы и думает как американцы». [229] Другие американцы не видели хорошей альтернативы сотрудничеству со Сталиным. Макс Лернер, либеральный журналист, сказал в 1943 году: «Война не может быть выиграна, если Америка и Россия не выиграют её вместе. Мир не может быть организован, если Америка и Россия не организуют его вместе». [230]
229
Fred Siegel, Troubled Journey: From Pearl Harbor to Ronald Reagan (New York, 1984), 13.
230
Alonzo Hamby, Beyond the New Deal: Harry S. Truman and American Liberalism (New York, 1973), 17.
По сути, такова была позиция Рузвельта. Он действительно был немного беспечен, особенно в ожидании, что его личное обаяние сможет установить прочную личную связь между Сталиным и им самим. Он работал над этим проектом с небольшим успехом и в Тегеране, и в Ялте. Но Рузвельт вряд ли был наивным идеалистом. Добиваясь советско-американского сотрудничества после войны, он склонялся к мысли, что Сталиным двигали не столько идеологические страсти, сколько соображения национальных интересов. Поэтому он отказывался сильно беспокоиться о коммунизме, который, по его мнению, был мало привлекателен на Западе. Если Сталин создавал трудности, у Соединенных Штатов были пряники и кнуты. Излишне оптимистично Рузвельт надеялся, что угроза отказа от экономической помощи сможет удержать Советский Союз в узде.