Большие надежды. Соединенные Штаты, 1945-1974

Паттерсон Джеймс

После войны ситуация несколько улучшилась, причём неожиданно. Ключевым фактором перемен стало принятие в 1944 году Билля о правах военнослужащих (GI Bill). [167] Это был удивительно широкий законодательный акт, который не только предлагал ветеранам помощь в приобретении жилья и кредиты на открытие бизнеса, но и обеспечивал ежемесячные стипендии для ветеранов, которые хотели получить помощь в оплате образования. Эти стипендии не были огромными: сначала 65 долларов в месяц для одиноких ветеранов, 90 долларов для тех, у кого есть иждивенцы, и максимум 500 долларов в год на обучение и книги. Но это был реальный стимул, особенно для ветеранов со сбережениями, и миллионы ухватились за эту возможность. К 1956 году, когда программы закончились, в них приняли участие 7,8 миллиона ветеранов — примерно 50 процентов всех отслуживших. В общей сложности 2,2 миллиона (97,1 процента из них — мужчины) поступили в колледжи, 3,5 миллиона — в технические школы ниже уровня колледжа, а 700 тысяч — в сельскохозяйственные учебные заведения на фермах. В период с 1944 по 1956 год на образовательные льготы по программе GI Bill было потрачено 14,5 миллиарда долларов — огромная сумма по тем временам. [168]

167

GI означало Government Issue — одежда и снаряжение для военнослужащих во время войны.

168

Ravitch, Troubled Crusade, 14; Joseph Goulden, The Best Years, 1945–1950 (New York, 1976), 55–60.

GI Bill

действительно способствовал образовательному буму. Колледжи и университеты были почти поглощены переменами; почти 497 000 американцев (329 000 из них — мужчины) получили университетские степени в 1949–50 учебном году, по сравнению с 216 500 в 1940 году. Этот наплыв всколыхнул преподавателей и администраторов, которым пришлось выйти за рамки преимущественно молодых людей из высшего среднего класса, которых они обслуживали раньше, общаться со студентами старшего возраста, предлагать жилье для супругов, ускорить обучение и предложить ряд более практичных, ориентированных на карьеру курсов. GI Bill почти наверняка оправдал себя с экономической точки зрения, помогая миллионам американцев приобретать навыки и техническую подготовку, продвигаться по жизни и, следовательно, возвращать в виде подоходного налога деньги, предоставленные им правительством. Это было самое значительное событие в современной истории американского образования. Предсказуемо нашлись голоса, несогласные с хором осанн прогрессу образования. Несколько университетов раздулись до немыслимых размеров: уже в 1948 году в десяти из них обучалось 20 000 студентов и более. Это были уже не «деревни со священниками», а обезличенные и бюрократические «мультиверситеты». [169] Некоторые научные факультеты ведущих университетов, таких как Массачусетский технологический институт и Стэнфорд, настолько сильно зависели от военного финансирования, что о них было справедливо говорить как о части «военно-промышленно-академического комплекса». [170] В 1946 году журнал «Тайм» задал вопрос: «Собираются ли военные захватить американскую науку в свои руки, определяя такт для американских университетов и подписывая лучших ученых на работу, в основном направленную на достижение военных результатов?» [171] Критики также осуждали изменения на уровне средней школы, особенно то, что они считали антиинтеллектуальным акцентом на неакадемических курсах «приспособления к жизни», навязываемых «прогрессивными» педагогами. В Денвере, штат Колорадо, ученики средней школы проходили курс «Что ожидается от мальчика на свидании?». В нём рассматривались такие вопросы, как «Хотят ли девочки гладить?». В Де-Мойне, штат Айова, учителя рассказывали о «правильном общении» в рамках курса «Развитие эффективной личности». Сторонники таких курсов утверждали, что они учат социально приемлемому поведению. Критики, которых в 1950-е годы стало больше, заявляли, что школы отказываются от строгих академических стандартов и «отупляют» учебные программы. [172]

169

Цитаты Кларка Керра, главы Калифорнийского университета в Беркли, из Ravitch, Troubled Crusade, 183.

170

Stuart Leslie, The Military-Industrial-Academic Complex at M.I.T. and Stanford (New York, 1993).

171

Goulden, Best Years, 265.

172

Ravitch, Troubled Crusade, 68.

Трудно сказать, относились ли подобные критические замечания к большинству государственных школ в 1940-х годах. Всегда существовало огромное количество неосведомленных мнений о том, что на самом деле происходит в самых разных классах американских государственных школ. Однако критики попали в цель, жалуясь на неравенство в образовании: расходы на образование, которые в основном зависели от местных налогов на недвижимость, сильно различались. Школьные округа среднего и высшего среднего класса тратили гораздо больше денег на одного ученика, чем округа рабочего класса или низшего класса. Чернокожие общины, особенно на Юге, получали гораздо меньше денег, чем белые районы. Либеральные группы, такие как Национальная ассоциация образования, усилили давление, требуя федеральной помощи, которая уменьшила бы такое неравенство, но в Конгрессе они столкнулись с рядом препятствий — идеологических, финансовых, расовых и других. Ни один подобный законопроект не был принят до 1960-х годов.

Это были обоснованные жалобы, которые звучали и десятилетия спустя. Однако в первые послевоенные годы в общественных дискуссиях об образовании преобладали более оптимистичные голоса. Современные новости радовались необычайному росту высшего образования и явно более широкой народной поддержке школ. Расходы на государственное образование в расчете на одного ученика выросли более чем в два раза в период с 1944 по 1950 год. Оптимисты также радовались неуклонному росту числа и процента подростков, окончивших среднюю школу (до 57,4% в 1950 году). Они предсказывали — и, как оказалось, правильно, — что эти тенденции сохранятся: к 1970 году 75,6% 17-летних подростков заканчивали среднюю школу, а почти 48% 18-летних поступали в колледж или университет. Если эти оптимисты путали количественный рост с качественным улучшением, то это вполне объяснимо. Американцы склонны к этому. Но их оптимизм был неуловим. Поразительный рост образования в конце 1940-х годов (и в последующие годы) казался ещё одним признаком того, что американская мечта жива и здорова.

ЭТО БЫЛИ ГОДЫ почти невообразимого потребления товаров. Как отмечает историк Фред Сигел, «многое из того, что раньше казалось научной фантастикой, стало повседневной жизнью». За пять лет после войны американцам были представлены такие новинки, как автоматическая коробка передач для автомобилей, электрическая сушилка для белья, долгоиграющая пластинка, фотоаппарат Polaroid и автоматический мусоропровод. Все больше людей покупали пылесосы, холодильники, электрические плиты и морозильные камеры. Миллионы людей покупали замороженные продукты, которые впервые поступили в широкую продажу. Это был бум нового века «чудесных» волокон и пластмасс: нейлон для одежды, дешевые упаковки для продуктов, новые легкие контейнеры из пенополистирола, недорогие виниловые напольные покрытия и широкий ассортимент пластмассовых игрушек. [173] С 1939 по 1948 год продажи одежды выросли в три раза, мебели — в четыре раза, ювелирных изделий — в четыре раза, спиртных напитков — в пять раз, бытовой техники, включая телевизоры, — в пять раз. Послевоенные годы стали автомобильной эрой беспрецедентного масштаба. Продажи новых автомобилей в 1945 году составили 69 500 единиц. В 1946 году они подскочили до 2,1 миллиона, в 1949 году — до 5,1 миллиона, что побило рекорд в 4,5 миллиона, установленный в 1929 году. Продажи продолжали расти, достигнув 6,7 миллиона в 1950 году и 7,9 миллиона в 1955 году. Очень немногие из этих автомобилей (всего 16 336 в 1950 году) были иностранного производства, всего 300 из них — Volkswagens. Американцы предпочитали большие, вместительные автомобили с мощными восьмицилиндровыми 100-сильными двигателями, фарами закрытого света, радиоприемниками и обогревателями. Большинство из них были выпущены «большой тройкой»: General Motors, Ford и Chrysler. Их автомобили были недешевы, учитывая доходы семей. Новые Chevrolet и Ford стоили около 1300 долларов, что составляло примерно две пятых среднего дохода семьи в то время. [174] Тем не менее покупки продолжались, и большинство американцев приобретали новые автомобили по полным ценам. Многие покупатели передавали дилерам дополнительные деньги в надежде на скорую доставку. К 1950 году было зарегистрировано 40,3 миллиона автомобилей на 39,9 миллиона семей. [175]

173

Fred Siegel, Troubled Journey: From Pearl Harbor to Ronald Reagan (New York, 1984), 93.

174

J. Ronald Oakley, God’s Country: America in the Fifties (New York, 1986), 9.

175

Polenberg, One Nation Divisible, 130.

В 1950 году также было зарегистрировано 8,6 миллиона грузовиков.

К тому времени автомобильный бум угрожал финансовому здоровью торговых районов и гостиниц в центре города, снижал количество пассажиров в автобусах и городском транспорте, а также наносил серьёзный ущерб и без того хрупкой железнодорожной отрасли. Однако он творил чудеса для нефтяного бизнеса, бензоколонок, придорожных гостиниц и ресторанов, индустрии грузоперевозок и департаментов автомобильных дорог, которые к концу 1950-х годов получили огромную федеральную помощь. Бум также положил начало стремительному распространению пригородных торговых центров: в 1946 году их было восемь, а к концу 1950-х — более 4000. [176] Как и в 1920-е годы, но в гораздо больших масштабах, автомобили не только ускорили принятие новых моделей жизни, но и во многом стимулировали замечательный экономический рост той эпохи.

176

Russell Jacoby, The Last Intellectuals: American Culture in the Age of Academe (New York, 1987), 40–42.

Удивительный рост автомобильной промышленности способствовал появлению ещё одного мощного двигателя экономического роста — строительства. Часть этого строительства велась в городах, особенно на быстро растущем Западном побережье, где миллионы военнослужащих и их семей открыли для себя благословения жизни в теплую погоду. Часть строительства приходилась на многоквартирные дома или городское общественное жилье для бедных, которое получило скромный толчок благодаря субсидиям Конгресса в 1949 году. Однако в основном строились односемейные дома в пригородах. В 1944 году было построено 114 000 новых односемейных домов. В 1946 году оно выросло до 937 000, а в 1950 году — почти до 1,7 миллиона. [177] В период с 1945 по 1955 год в США было построено около 15 миллионов единиц жилья, что привело к историческому максимуму числа домовладельцев. К 1960 году 60 процентов американских семей владели собственным жильем, в то время как в 1945 году их было чуть меньше 50 процентов. [178]

177

Jon Teaford, The Twentieth-Century American City: Problem, Promise, and Reality (Baltimore, 1986), 100–101.

178

William O’Neill, American High: The Years of Confidence, 1945–1960 (New York, 1986), 15–18.

Правительство во многом способствовало этому буму. Конгресс санкционировал увеличение расходов Федеральной жилищной администрации (FHA) и Администрации по делам ветеранов (VA) на предоставление кредитов на покупку жилья. Условия, которые предлагали эти агентства, были необычайно щедрыми, особенно по сравнению с политикой частных банкиров до войны. Тогда потенциальным покупателям жилья часто приходилось вносить значительные первоначальные взносы, от 50% и более, и выплачивать ипотеку в течение короткого времени, часто десяти лет. FHA и VA произвели революцию в старой системе, предлагая ипотечные кредиты в размере до 90 процентов от стоимости дома и позволяя выплачивать их до тридцати лет. Процентные ставки по ипотечным кредитам обычно составляли от 4 до 4,5 процента. Благодаря VA многие ветераны могли приобретать жилье практически без первоначального взноса. К 1950 году эти два агентства страховали 36% всех новых несельскохозяйственных ипотечных кредитов, а к 1955 году — 41%. [179]

179

Polenberg, One Nation Divisible, 131; O’Neill, American High, 17.

Частные застройщики стремились удовлетворить неутолимый спрос на новое жилье. У некоторых из них были огромные амбиции, как, например, у застройщиков Парк-Фореста под Чикаго: это был запланированный город на 30 000 человек. Но никто из строителей не стал более известным, чем Уильям Левитт, предприимчивый коммивояжер, и его брат Альфред, архитектор. Они были мелкими строителями до Второй мировой войны, когда стали свидетелями фантастического роста производительности труда, связанного с конвейерными технологиями. После войны они применили свой опыт в массовом производстве загородного жилья. Их пиломатериалы поставлялись из купленных ими лесов; они также сами изготавливали гвозди и цемент. Чтобы избежать забастовок, они нанимали рабочих, не состоящих в профсоюзе, и платили им гораздо больше, чем по существующей шкале заработной платы. Левитты объединили рабочих в двадцать семь бригад, каждая из которых выполняла четко определенную задачу. В пиковый момент бригады, используя готовые материалы, включая сантехнические системы, могли возвести дом за шестнадцать минут. Их первый «левит-таун» возник на бывших картофельных полях в тридцати милях от Нью-Йорка, недалеко от Хемпстеда, Лонг-Айленд. Тогда это был и пятьдесят лет спустя остался самый крупный жилой комплекс, возведенный за один раз американским застройщиком. В нём насчитывалось 17 000 домов, в которых проживало более 80 000 человек. В Левиттауне на Лонг-Айленде также было семь деревенских парков и торговых центров, четырнадцать детских площадок, девять плавательных бассейнов, два боулинга и ратуша. Левитты продавали землю по себестоимости для школ и жертвовали места для церквей и пожарных станций. Другие Левиттауны, самые крупные из которых находились в округе Бакс, штат Пенсильвания, и Уиллингборо, штат Нью-Джерси, были почти такими же огромными. [180]

180

Polenberg, One Nation Divisible, 132–34; Teaford, Twentieth-Century American City, 102; Alexander Boulton, «The Buy of the Century», American Heritage, July/Aug. 1993, pp. 62–69.

Владельцы Levitt получили покупку века. Начальная базовая модель Левиттов (к концу 1940-х годов она стала немного больше и дороже) стоила 7990 долларов. Это чуть больше, чем в два с половиной раза превышало средний доход семьи в то время, и на 1500 долларов меньше, чем пришлось бы заплатить за аналогичное жилье в других местах. Покупатели, воспользовавшиеся услугами FHA или VA, не испытывали особых проблем с внесением первоначального взноса, который, как правило, составлял около 90 долларов, и с выплатами, которые составляли 58 долларов в месяц в течение двадцати пяти лет. Когда дома поступали в продажу, люди выстраивались в очередь заранее, за ночь, словно в ожидании билетов на Мировую серию. За своё терпение они получали, прежде всего, участок размером 60 на 100 футов, на котором высаживали небольшие фруктовые деревья или вечнозеленые растения. Размеры участков были почти в два раза больше, чем в большинстве «трамвайных пригородов» начала века. [181] Покупатели также получали двухэтажный дом с четырьмя и одной половиной комнат размером 25 на 30 футов и в стиле кейп-код: кухня, гостиная, две спальни, ванная комната и расширяемая мансарда. Более поздние модели оснащались гаражом. Дома были хорошо построены и щедры на удобства для того времени. Левитты поставили дома на бетонные плиты, от которых отходили медные змеевики, обеспечивающие лучистое центральное отопление. В домах были встроенные книжные шкафы, шкафы-купе, восьмидюймовые телевизоры Bendix, а также холодильники, печи, камины и стиральные машины.

181

Kenneth Jackson, Crabgrass Frontier: The Suburbanization of the United States (New York, 1985), 58–64.