Бонбоньерка

Даш Анна

Потребности моей подружки были скромнее моих. То ей хотелось новую, яркую купальную шапочку, то выиграть в луна-парке колечко с цветным стеклышком. И тропинка безотказно выполняла, за что мы благодарили ее, посыпая лепестками кашки и оглашая громкими песнями на два пронзительных неверных голоса.

Детство прошло, остались позади учеба и каникулы. И когда мне было около двадцати трех лет, врачи обнаружили у меня почечную болезнь. Я бы не испытывала никаких неудобств, но это накладывало на мой образ жизни определенные ограничения и вызывало мое горячее негодование, когда при первых же холодах меня заставляли надевать тысячу "пахнущих молью", колючих шерстяных

одежек. По своей незначительной отдаленности от детства я вспомнила про пляж, про тропинку и нашу искреннюю веру в ее удивительную власть, и в одно из воскресений, под благовидным предлогом и молясь никого не встретить, я отлучилась из дому, чтобы проделать наш нехитрый детский трюк. Быть может, кто-то из моих знакомых рассмеялся бы, узнав, зачем я, больная, в осеннюю морось пошла с закрытыми глазами по овеваемой ветрами склизкой дорожке, но меня это путешествие успокоило, а вскоре, по моему глубокому убеждению, и излечило совсем.

Прошло еще лет десять, а то и больше, прежде чем я обратилась к своей тропинке снова. На этот раз это уже не было конкретное желание или просьба, возможно, мне хватило бы дружеского совета или удачного стечения обстоятельств, которого ожидаешь, когда вокруг тебя плохо все и все тебе не подвластно. Но я была далеко, в Москве, и солнечный Коктебель представал предо мной только на старых черно-белых фотографиях. Однако он все же пришел мне на помощь, хоть и с другой стороны.

В первый, снежный день Рождества я проснулась ранним утром, когда еще даже не посветлела полоска между темных штор, с удивительным чувством, что произошло что-то хорошее, особенное, и тотчас поняла что. Мне снился Коктебель, лето. Я шла по моей нагретой солнцем тропинке, и склоненные с обеих сторон колоски щекотали пальцы в открытых босоножках. Тепло детства переливалось в меня, наполняя радостью и легкостью, и никакие снега и невзгоды не могли его остудить. Тропинка была чудодейственной и простиралась до моих ног.

И еще не открывая глаз, я прочла:

Приметы милые полночным стерты снегом.

Кругом безгласная, безликая страна,

Но кровля красная по-прежнему видна,

. . .

По струйке теплого обыденного дыма.

Спросите у Дожа

Екатерина Александровна сидела в просторной оранжерее своего дома, между широколистных филодендронов и розовых бугенвиллей, и полировала ногти маленькой пилочкой. На коленях она держала книгу. Совмещать эти два занятия давно вошло у нее в привычку. Книга была новой, местами занятной, местами скучной, и очень раздражала тем, что и бросить было жаль, и продолжать не много толку. Когда она уж было нашла примирительную золотую середину и открыла последнюю главу, вошла горничная и доложила, что пришел поверенный.

– Проводи его сюда, - распорядилась пожилая дама.
– Погоди. Отодвинь-ка это кресло от меня подальше.

Кресло передвинули. О симпатиях между Екатериной Александровной и ее посетителями говорила степень отдаленности их мест от ее особы, и привычка эта отодвигать от себя все постороннее и чуждое очень облегчала ее мысли и высвобождала массу времени, которое можно было употребить на другие, гораздо более приятные и полезные вещи.

Вошел поверенный, ничем не примечательный молодой человек без улыбки, как сотни других лондонцев его возраста, и после недолгого предисловия сообщил, что ее муж скончался нынче утром, очень тихо, и требуется выполнить некоторые формальности. Екатерина Александровна облокотилась на руку и

задумалась. Это не было чем-то непредвиденным, к тому же они не виделись уже лет десять, и все же в этом человеке было что-то ей родное, ему одному присущее.

– Сколько остается после уплаты долгов?
– вернулась она к их разговору.

– У него не было долгов, мадам.

– Не было? Как же он жил?
– выразила Екатерина Александровна свое удивление, приподнимая бровь.

– Со своих доходов, мадам, - сообщил поверенный трудно постижимую истину.

Она снова на минуту задумалась, теребя душистый розовый лепесток.

– Вы можете себе представить человека, который не пьет, не курит сигарет, не бранится и не заводит романов тут и там да еще не делает долгов? Вы видели таких людей, Дженкс?

– Очень редко, мадам.

– От чего же он умер?
– поинтересовалась она, поднимаясь из кресла.

– Сердечный приступ. Врачи говорят, если б не это, ваш муж еще столько бы прожил.

Екатерина Александровна была на тридцать лет моложе своего супруга и в такой же пропорции более наделена живыми человеческими чертами, чем он. После ухода поверенного у нее не выходил из головы образ идеального джентльмена, безупречного, как древнегреческая статуя, и, в общем-то, такого же уныло голого.

Может быть, он хотя бы состоял в каком-то тайном обществе? И она вообразила себе собрание в белых балахонах под плесневеющими сводами средневековых подземелий. "Чушь! Он даже не храпел!" - с досадой подумала она.

После полудня она съездила в цветочный магазин заказать траурный венок, купила бутоньерку для себя и заехала на квартиру покойного забрать клетку с попугаем. Все это не заняло много времени, но очень ее огорчило и вызвало множество воспоминаний о тех днях, когда она еще слыла первой красавицей в свете.

Вечером она долистывала начатую книгу. Птичью клетку поместили в оранжерее рядом с ее столиком, и свет от лампы делал нарядное желто-красное оперение ара еще ярче. Он купил его у одного знакомого торговца, по случаю, и поскольку в те дни с интересом читал старинные хроники с жизнеописаниями венецианских дожей, то имя для крупной, хитроумной птицы пришло само - Дож. Кити называла мужниного питомца Додили. Когда супруги разъехались, Додили последовал на новую квартиру со своим хозяином, и это нисколько ее не расстроило. Кити относилась к Дожу уважительно, но с прохладцей.

В последней сцене романа герой совершал совсем уж несусветную глупость, и Екатерина Александровна, чтобы облегчить себе такие муки, открыла муаровую коробку с конфетами и отправила одну, в виде шишечки, в рот. Стало лучше, но тут же произошло другое событие, к которому она никак не была подготовлена.

– М-м-м! Ах!
– произнес попугай, оживившись, и смачно крякнул от удовольствия, как некогда делал ее муж.

Екатерина Александровна от неожиданности вздрогнула и замерла с вытянутой рукой.

– Еще по одной?
– предложил Дож.

Она машинально потянулась к золотым внутренностям бонбоньерки и взяла другую шишечку, побольше. На Дожа это снова произвело сильное впечатление, и он принялся одобрительно чмокать и вздыхать, а потом явственно запил шоколад чаем. После глазурованного полумесяца он остановил Екатерину Александровну кратким замечанием в нос:

– Не совсем. Первая лучше.

– Если ты находишь, - согласилась она, входя во вкус и постигая гастрономические нюансы пристрастия своего покойного супруга.
– Клянусь Богом, Дож, никогда не ела шоколад с большим аппетитом!