Бонбоньерка

Даш Анна

Сырный клуб

Сэр Роджер был неисправимым человеколюбом и, чтоб иметь возможность каждый день изучать нравы, основал клуб. Но не один из тех, в которых его членам вменяется в обязанность читать газеты или рассматривать затылки соратников молча и часами пускать дым в потолок, не открывая форточек, а для ценителей одного и самых изысканных кулинарных яств - сыра.

Сырный клуб располагался во втором этаже большого серого особняка, и, поднимаясь по внушительных размеров лестнице, завсегдатаи могли созерцать старинные гравюры, на которых в том или ином виде фигурировали сырные головки. Зал заседаний украшало большое полотно с изображением сыродельни и герб

с башней, сыром и вином, а о столовой и говорить нечего - все ее стены были увешаны фотографиями лучших образцов этого деликатеса и почетными грамотами его создателей, а в центре каждого стола возвышалось блюдо с горкой ломтиков всевозможных его сортов. Надо ли говорить, какой запах распространялся в клубе и какие цвета предпочитались посетителями? Шеф-повар и сомелье были также выбраны за глубокое знание этого предмета, а швейцара переманили от графа Б., который поглощал сыр, запивая вином, в таких количествах, что у него уже давно сделалась белая горячка.

Члены клуба обязаны были исправно сообщать обо всех новинках сырного искусства и различать пятьдесят сортов, как пятьдесят рубашек своего гардероба. Разрешалось тайное похищение сыра из кухонь известных ресторанов и обсуждение рецептов прямо за едой, противоречащее этикету. Можно было даже носить сыр в нагрудном кармашке пиджака, но строго-настрого запрещалось приходить в клуб с домашними или тем более посторонними мышами, брать их с собой за стол или делать им какие-либо иные уступки.

Сырный клуб сэра Роджера стал одним из любимейших мест посещения его друзей и пользовался заслуженной популярностью в свете. Слухи о нем дошли даже до клубных кругов Нью-Йорка и вернулись обратно, обрастя лестными легендами. Сэр Роджер дышал благодушием и гордостью и с утра до вечера ел сыр и наблюдал нравы.

На день, когда клубу должен был исполниться год со времени его основания, были назначены большие торжества и по этому поводу приглашен сам лорд Милтоун, образованнейший и приятнейший молодой человек и большой "фромажёр". Празднества начались в пять часов, когда все члены и гости клуба собрались за искусно сервированным столом и сэр Роджер, обратившись к собравшимся с короткой поздравительной речью, передал слово главному гостю. Лорда немножко закрывал большой бант на рокфоре, изящно включенном в цветочную композицию на столе, но это нисколько не портило общего приятного впечатления. Как хороший оратор, он начал издалека: в нескольких фразах живо описал картины зеленых лугов и пастбищ с пасущимися на них стадами коров и овец, а в соседней тени дерев живописно разбросал группу трудолюбивых коз, с материнской нежностью вылизывающих свое потомство.

– Кажется, они рождаются незрячими, - расчувствовавшись, добавил сосед сэра Роджера, - и мать сама за загривок переносит малышей в выстланное козлиным пухом гнездо.

– Козловым, - вежливо поправил его сэр Роджер и тоже промокнул глаза платком.

Затем лорд кратко остановился на исторических событиях - изобретении сыра и сырных дырочек, причем проявил большую осведомленность об их происхождении, и наконец объявил о вручении клубу от себя лично небольшого символического подарка. С этими словами он изящным жестом поднял красный шелковый платок, и все увидели, что под ним, рядом с тарелкой лорда, стоит маленькая серебряная клетка с распахнутой дверцей. Лорд улыбнулся, потом побледнел и медленно осел на свой стул.

– Ай!
– как-то не к месту весело воскликнул один из гостей, а потом вдруг совсем уж невежливо расхохотался и вытряхнул из рукава что-то серенькое, похожее на жеванный козий помет.

"Помет" попал в тарелку сэра Роджера и вызвал брызги, окатившие сэра Роджера и двух других членов клуба, бывших поблизости, после чего прошмыгнул по столу и скрылся в спаржевых зарослях. Тот, которому закапало только манишку, стал чиститься салфеткой соседа, а другой, с вишневыми узорами соуса по всему передку, напоминающими ветку цветущей сакуры, от неожиданности

развернулся и въехал пожилому сэру прямо локтем в ухо. Сэр крякнул, оживился и схватил того, что с сакурой, за грудки. Это вызвало в рядах присутствующих некоторое движение, и они разделились на три группы: первая была на стороне невинно потерпевших и заляпанных, вторая наступала на них с флангов и теснила сэра Роджера к двери, третья, во главе с запальчивым лордом, шла ему на выручку и не жалела для такого праведного дела ни кулаков, ни сил.

Последнее, что видел сэр Роджер перед тем, как его бережно вынесли с поля боя, были ноги пожилого сэра с распоротой штаниной, все еще умело фехтовавшего стулом без одной ножки.

Поскольку официальные торжества предполагалось широко осветить в печати, для чего даже были приглашены лучшие ее представители, то на другой день они и были освещены самым подробнейшим образом и для большей наглядности, так сказать, "эффекта присутствия", проиллюстрированы фотографиями самых значительных моментов праздника. Сэр Роджер вышел на них героем и мог по праву гордиться своим хуком слева.

Если б он не был прозван каким-то острословом клубом "Подбитый глаз", то можно было б сказать, что популярность Сырного клуба даже возросла. Вот только наблюдать нравы сэр Роджер как-то поостыл и все больше времени проводил за городом, на природе. Поговаривали, что у него там развелось много мышей, но из любви ко всему живому он их не травит, а отлавливает и вывозит в поле. Поля у него большие, колосистые. Тихо в них, привольно и мышам, и козам...

Духи

Мать моего деда, величественная седовласая дама, жила в большой, старой квартире, всеми окнами выходившей на дребезжащую от трамваев серую улицу и сквер и заставленной такими же, как она, старыми, добротными, скрипящими вещами. Маленькой девочкой я любила обходить их пыльное, принадлежащее другому веку царство, подолгу задерживаясь то перед темным чопорным буфетом с резными филенками, что занимал чуть не треть кухни, то перед длинным армуаром, у которого за первой дверцей оказывалось столько мелких ящичков, что просмотра их содержимого хватало на добрую половину дня, то обследовала только моим детским размерам доступное пространство за туалетным столиком с неподкупным, выше человеческого роста зеркалом. Но наивысшее наслаждение доставляло мне, сидя на низком квадратном пуфике, перебирать разнообразные вещицы, расставленные на подзеркальнике в своем особом, раз и навсегда заведенном порядке.

Тут были расчески, коробочка для "невидимок" и еще одна белая, круглая пустая, непонятного назначения, полосатые вазочки, фарфоровая статуэтка девочки и почти черная фигурка длинной, застывшей в лежачей позе гончей. Сбоку, спиной к окну, стояла поблекшая, но все еще несущая свою службу фотография девушки между склоненных веток фруктового дерева. Когда ж это было? В конце тридцатых? Раньше? За шаг до тупого марша истории?.. Гончая всегда лежала на круглой коробочке, охраняя ее несуществующие богатства, девочка присматривала за собакой. Но самым главным персонажем на покрытом салфеткой "ришелье" дереве был занимавший почетную середину золотисто-белый, прозрачный флакон духов.

Теперь он был пуст, но некогда его наполнял один из чудесных ароматов "Coty", оправу к которым до 1940 года создавал сам Рене Лалик. Флакон был необычайно велик и тяжел - не меньше двадцати сантиметров в высоту и столько же по ширине. Его прямоугольное тело и пробку, как у графина, украшали крупные розы и восьмиконечные звездочки-снежинки. Приглядевшись, было видно, что по ним ходил резец, который держали теплые, ловкие руки.

Я была исполнена почтения к этому старомодному реликту и только изредка слегка касалась его прохладной главы, но однажды, по детской любознательности, все же поинтересовалась, что было в нем раньше. Бабушка таинственно-торжественно наклонилась ко мне и не без оттенка грусти произнесла: