Бонбоньерка

Даш Анна

За обедом было оживленно. Дядя Андрон уминал вареники со сметаной так, что ему еле успевали подкладывать, и рассказывал о своей новой идее запустить примадонну летать по сцене на воздушном шаре.

– А я бы тогда пришел на премьеру с ружьем и в конце третьего акта посадил бы эту пехтерю в полное свое вдовольствие!
– закончил он рассуждать.

– Ну и как же она взлетит, если она пехтеря?
– вставил Николя и подмигнул сестре.

– Что ты мне сразу свет включаешь? Дай человеку помечтать! Мечта, она... Знаешь, какая

у меня мечта?

– Боюсь подумать, дядя Андрон. Как бы мы все на воздушном шаре не полетели.

– И когда это из тебя такой остряк вырос?..

Анна их не слушала. После чая она незаметно встала и пошла прогуляться по саду и вдоль аллеи, обсаженной пышными липами, с одного боку растущими ниже, к другому выше, как матрешки. От них сладко пахло, и на каждой ветке трудились пчелы. Постепенно она дошла до дороги, а по ней до пригородной станции. Вечерело, но летнее солнце стояло еще высоко.

– Каренина...
– повторила она слова гостя и направила мысли в другую сторону.

После неожиданного утреннего открытия она чувствовала себя опустошенной и бесцельной. С грохотом подкатил пыльный поезд. Она пододвинулась ближе, к самому краю платформы, и стала лихорадочно соображать, как ей к нему подступиться.

– Как же это у нее получилось?
– шептала она в смятении.
– Она падала между двух вагонов. Но они идут так тесно...

– Совсем как я в пору своей первой влюбленности, - вдруг услышала она знакомый дядин голос с легкой хрипотцой.
– Шальная!

Она обернулась, но на платформе никого не было, кроме старого носильщика с большим, одиноким чемоданом.

Поезд пронесся, не останавливаясь, и снова стало по-деревенски тихо. На станции зажгли фонари, из буфета полетел веселый женский говор. Ей захотелось так же беззаботно сидеть под распахнутым окном, пить чай и разговаривать, и она медленно, а потом все ускоряя шаг, пошла к дому.

– Где ж ты бродила, шальная Анна?
– встретил дядя Андрон ее у аллеи.
– Заждался. Хотел тебе что-то показать.

– Что, дядя Дрон?

Он поднял голову и показал на небо над холмом. Там, в чистой, ровной синеве вечера, светился тонкий месяц с зазубринками, и в том месте, где дети пририсовывают глаз, висела голубоватая слеза.

– То ли есть такая примета, то ли я выдумал сам, но слезы на молодом месяце - это к концу печалей.

Он дал ей полюбоваться на воздушный простор, открывавшийся перед ними, и, ласково взяв за руку, повел домой, где уже давно пускал пар чайник с петушками и такие же чашки звенели о блюдца, наслушавшись шарад.

Комедия дель арте

От деревенской скуки решили поставить спектакль. Долго спорили о пьесе, хотелось чего-то хорошего, серьезного, со вкусом, или легкого, но от хорошего автора. Басовитый Егор, прикрывавший голову носовым платочком, чтоб не напекло июльское солнце, непременно хотел, чтоб постановка была монументальной,

и упирал на это слово каждый раз, как к нему обращались. Пока шли дебаты, все разогрелись, проголодались и очень были рады альтернативному предложению Бори Барянского написать пьесу самим. За такой щедрый дар его таланта Боря просил выдавать ему за чаем двойную порцию абрикосового бабушкиного варенья и именовать отныне не иначе как Бо, что в переводе с французского означало "прекрасный" и "великолепный".

Бо не было видно два дня, и все уже стали волноваться, не уехал ли он с их вареньем в город, но зато на третий он появился при полном параде, с ромашкой за ухом и желтой папкой для бумаг. Выйдя с плетеным стулом на середину веранды, он артистично выбросил одну ногу вперед и объявил, что вернулся к истокам, к итальянским театральным традициям, и написал пьесу в стиле комедии дель арте. Затем последовало чтение сочинения. Учитывая то, что никто из присутствующих писать не умел, это было неплохо, а если взять во внимание, как назойливо приставали мухи и хотелось поскорее растянуться где-то в садовой тени, то даже очень хорошо.

– Погоди-ка, Бо, - прервал его румяный, круглолицый Петя с писательской дачи.
– Если я тебя правильно понял, то Пьеро ты списал с меня.
– И они воззрились друг на друга.

– Нет, Петя, ты ошибаешься. Может быть, в чем-то вы и похожи, поскольку оба раскрываете рот и из него вылетают слова, но это не ты, - отрезал драматург и для удобства сел.

– Но он произносит у тебя: "Пьеретта, взгляни, какая красота красивая!" - настаивал еще больше разрумянившийся молодой человек.

– Тогда это точно не ты, потому что у тебя бывает только "крысота".
– И он продолжил чтение, а разобиженный Петя смешно надул губы и весь ушел в себя.

Когда окончилась сцена вторая и чтец набрал воздуху для нового захода, две сестры в платьях в цветочек переглянулись и одновременно загалдели:

– Это ты ему рассказала про беседку?

– Я?

– Конечно, ты все знала!

– То же самое я хотела спросить у тебя, - перебивала старшая.

– Спрашивай! Тоже мне, доверие называется!
– не отступала первая, одергивая "цветочки".

– Мамзели, мамзели!
– осторожно вмешался Егор.
– Блюдите себя.

– Я хочу, чтоб он это вычеркнул!

– Я тоже!
– поддержала Лидочка Ланская и тряхнула завитками.
– А то выходит, что я влюблена в какого-то лопуха.

– Это я лопух?
– подал голос из дальнего угла ее дачный обожатель.

– А ты тут совсем ни при чем. Тебя в пьесе нет, - успокоил его Егор.

– Почему? Все есть, все играют, все развлекаются, а меня, как всегда, побоку? Федя, подай, Федя, принеси, Федя, пирожное подержи, но не ешь...
– Обиделся тот.

– Что ты, ты хороший, а вот он...
– стала Лидочка искать глазами импозантную фигуру автора, но ее скрывали надвигающиеся платья сестер.