Бонбоньерка
Шрифт:
Ветер
Играли в недвижной, почти деревенской тишине. Было уже за полночь. Колода карт совершала сложный маневр, выбрасывала сине-красный павлиний хвост в правой руке, затем в левой и расходилась по четырем сторонам зеленого сукна, как по четырем сторонам света, чтоб, облетев их, снова собраться в знакомых руках.
Седые усы полковника, против света лампы похожие на большую обвислую моль, чуть подрагивали, выдавая нервное напряжение. Скрещенные пальцы разомкнулись, пропуская гонца, и поочередно выложили на стол двух красных и двух черных королей. Началась новая раздача. Воспользовавшись минутной передышкой, самый юный из игроков отошел к столику с подносом и налил в рюмку из крупинчатого графина. Было нестерпимо
"Сейчас должно... Сейчас или никогда... Дама за этим углом, и клетчатый туз в сердцах разбивает... Где мой платок?"
– Платок, - услышал он, как повторили губы.
Батистовая сухость прикоснулась ко лбу, слетела по щекам. На мгновенье в комнате как будто посветлело, но тотчас стало еще глуше стучать в голове, и сквозь бессмысленные пружины слов выскочила на незамутненную поверхность только одна-единственная фраза: "Если это не прекратится, если это сейчас же не остановится...".
Уже не было лиц, а седая моль давно вспорхнула и вылетела через открытое окно в сад. Звезды тоже, наверно, раздались в размерах и только диву давались, сколько он проиграл за эту ночь и сколько проиграет сейчас. Разве что случится чудо, которое выбьет всю землю у них из-под ног, из-под этого дома с бубновыми витражами.
Было так тихо, так по-осеннему пряно в воздухе, а дубы на горизонте образовывали такую непроницаемую стену вокруг этого мира. Неожиданно дохнуло холодной прелостью, занавеси с треском подлетели к потолку, и в комнату ворвался резкий обжигающий ветер. Записи и карты смело с сукна, как осенний сор, закружились в воздухе вертлявые купюры. Руки оставили круг света и, уродливо извиваясь, как души в аду, погрузились во мрак. Время остановилось и, перешагнув через чью-то склоненную фигуру, исчезло навсегда вместе с глухим сердечным биением. Наконец-то ему повезло...
Утром из тонкой, побелевшей руки все еще выглядывал атласный кончик дамы его сердца.
Парадоксы счастья
В ресторане на Манхэттене мое внимание привлек забавный маленький человечек с умным, выпуклым лбом и приятной наружностью, который сидел за одним из столиков и в одиночестве поглощал рыбу. Его лицо озаряла улыбка, и, казалось, даже кончики усов светились от удовольствия. Я стал за ним наблюдать.
Он никого не ожидал и никуда не торопился. Методично закончив с рыбным блюдом, он перешел к суфле с черникой, все с тем же непринужденным изяществом, с каким ел, отложил крахмальную салфетку, мечтательно взглянул на чистое июньское небо и развернул газету. И тут я вспомнил. Передо мною был один из богатейших людей восточного побережья. О его безумных предприятиях ходили легенды, а сам он не сходил с газетных полос уже по крайней мере лет пятнадцать. Я потому и не узнал его, что представлял гораздо внушительней и старше.
Все последние месяцы после Рождества желтая пресса подробно освещала его блистательный короткий брак и шумный бракоразводный процесс, окончившийся только на прошлой неделе. Его бывшей супруге досталось почти что все из того, что он заработал на крупных сделках, и еще кое-какая недвижимость, протянувшаяся на пятьдесят километров вдоль залива, не считая мелких подарков в виде вилл и драгоценностей, ему - свобода.
Я видел перед собой почти разоренного, опозоренного и измученного скандальными выпадами человека, и он был счастлив!
Мой визави отложил газету, поднял бокал с вином и, за неимением компании, чокнувшись с цветочной вазой, с наслаждением отпил. Я мысленно поздравил бедолагу и подумал о том, какими парадоксальными путями попадают в наш забрызганный жизнью саквояж крупицы счастья.
Суббота,
"Добрый день, дружочек!
Суббота, воскресенье прошли очень тихо, без всяких событий. Моей подруге подарили платье. Мне оно так не понравилось, я посоветовала отрезать рукава. Отрезали рукава - не понравилось подруге. Тогда решили сделать декольте и высокий разрез, только юбка почему-то расползлась. Теперь из него вышел чудесный домашний сарафанчик, шейный платок и шторка для попугая. Все довольны, и только муж так и не понял, что стало с его подарком. Но нас это не касается, мы отправили его за билетами в театр, и ему некогда было думать.
Кстати, только сейчас обнаружила, что премьера эта не на той неделе, а уже прошла. То-то он был так странно недоволен. Но надо отдать ему должное - ничего не сказал, даже когда сбежал его кофе, наша ему благодарность за полученное удовольствие, ибо что может быть приятней, чем превращать один подарок в несколько?
И мне тоже пора бежать. А что делали вы на выходные в Лондоне?
Целую,
Б."
Аргентинские страсти
Хочу привести удивительную, хоть и для кого-то трагическую историю, произошедшую в Буэнос-Айресе двадцать третьего октября тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. Если кто-то усомнится в ее правдивости, может извлечь газетные сводки тех лет из небытия и удостовериться самолично.
С тринадцатого этажа упала собака и убилась. Собака упала не на тротуар, как можно было полагать, а на голову семидесятипятилетней женщины и убила и ее. На месте происшествия образовалась толпа, водитель проезжающего мимо автобуса не успел затормозить и убил еще одну женщину. С мужчиной из кучки любопытствующих зевак, увидевшем столько смертей за пять минут, случился инфаркт, и он тоже скончался на месте.
Что может быть поучительней для человека, собирающегося обзавестись четвероногим другом?
"И тянутся они, как страшные удавы..."
Уже давно подмечено, что руки живут своей отдельной от тела жизнью и не держат отчет ни перед головой, ни перед совестью. Как бы мы ни старались, а держать себя долго "в руках" они не умеют. Они ищут защиты у сердобольных оттопыренных карманов и кокетничают с шарфом и платком. Они вычеркивают одним взмахом целые страницы жизни и цепко держат судьбу за пиджачную пуговицу. Они одни ведают воздушной рассылкой поцелуев и выдачей щелчков и оплеух до востребования и после. Когда я сижу за письменным столом над обдумыванием фразы, глубоко погруженный в себя, они, заскучав, принимаются чистить перо и рассовывать по углам бумажки. Ни минуты покоя, весь день перед глазами и на ногах. Но звездный их час все же один - когда мы вступаем в беседу. Оказавшись предоставленными самим себе, эти две пятиножки, эти два бодлеровских удава совсем теряют голову и на радость случайным зрителям играют бесподобный спектакль-буффонаду о своем зазевавшемся хозяине.
Но сейчас мне вспоминается другое, один осенний день в Альбано, когда уже начали падать листья и улочки были пустынны. Недалеко от моего столика остановилась пара, чтобы закончить обсуждение важной темы. Фонтан и ветер заглушали их слова, да в них и не было нужды. Он был истцом, она - судьей, защитником и всеми двенадцатью присяжными сразу. Ее уста извергали непрерывный поток самых гневных обид и отборной южной брани, между тем как руки по-хозяйски разглаживали складки пиджака и поправляли сморщенный, смущенный галстук. Укоры и возмущение наступали на беднягу со всех сторон, а пальцы ласково проводили по им одним знакомым струнам, не давая терпению перелиться через край. Наконец, когда первый пыл иссяк и костюм пришел в приличествующий ему порядок, она тронула его за рукав, разворачивая по пути их следования, взяла под руку, и их величественные, строгие силуэты стали удаляться в усыпанной золотом аллее. Провожая их взглядом, я сентиментально думал о том, что, вероятно, такой же поступью ходили по этим камням их богоподобные императоры и такими же умными руками десятилетиями удерживали свою власть.