Бородинское поле

Шевцов Иван Михайлович

поверхности нашей жизни. Не о нем сейчас речь. Мне хочется

говорить о тех, кого мы помним и никогда не забудем, о наших

боевых товарищах, которые в суровую осень и снежную зиму

сорок первого дорогой ценой крови своей и жизни отстояли

Москву. . Я внимательно слушал твои замечания. И ты конечно

же прав, прав во всем – и в отношении моего

предшественника, комиссара Гоголева, и в отношении других.

Я благодарен тебе за твою прямоту,

в которой я вижу

единственное - искреннее желание помочь автору,

неискушенному, неопытному, и все замечания и советы я

принимаю безоговорочно. Спасибо тебе, дорогой. За твое

здоровье!

Макарова Брусничкин и прежде, на фронте, поражал

неожиданным ходом, но такого оборота дела он не ожидал. Ну

хоть бы возразил, поспорил. Так нет же - со всем согласен и

признателен. Такой поворот обезоруживал. Правда, спустя

несколько минут Леонид Викторович чрезвычайно душевно

сказал:

– Одна-единственная просьба, Глеб Трофимович: не

нужно указывать на эти частности, ну вроде Ромы и Эйдинова,

в рецензии. Лучше сказать так: мол, частные замечания я

сообщил автору при личной беседе, и он с ними полностью

согласился и обещал устранить. А? Ведь так будет лучше?

Он смотрел на Макарова умоляющим взглядом и с такой

преданностью, что вся прежняя непреклонность генерала враз

была поколеблена, и он лишь спросил совсем мягко и

снисходительно:

– А если автор забудет внести исправления и книга

выйдет вот в таком виде? Подобный вариант возможен?

Брусничкин закрыл глаза, решительно покачал головой,

скрестив на груди руки, и клятвенно произнес:

– Никогда! Совершенно исключено. Я что, сам себе враг?

В прихожей раздался звонок.

3

Вошедшие в квартиру Макарова его сын Святослав и

генерал-майор Думчев были немало удивлены встречей с

Брусничкиным. Слегка захмелевший и возбужденный, Леонид

Викторович выказывал преувеличенную радость и восторг,

бросался обнимать и того и другого, повторяя:

– Как я рад, как рад видеть вас! Орлы! Посмотри, Глеб

Трофимович, ведь орлы, а?! Я тебя, Николай Александрович,

помню командиром батареи на Бородинском поле. А помнишь

Дворики, когда ты последний снаряд выстрелил? Прицел был

разбит, а ты через ствол наводил орудие.

– Вот об этом и нужно было рассказать в "Записках", -

очень к месту ввернул Глеб Трофимович. - А то каких-то

куплетистов придумал.

– Каюсь, грешен. Не вели казнить - вели миловать, -

умоляюще заговорил Брусничкин, и взгляд

его, смиренный,

просил не заводить разговор о рукописи, пощадить.

И Глеб Трофимович пощадил, пригласив всех к столу, а

сам направился на кухню за закуской. А Брусничкин все

восторгался:

– Святослав! Полковник Макаров! И при усах! Гусарские

усы... Они тебе к лицу, Святослав Глебович. Мне кажется, это

было вчера, кажется, совсем недавно ты, замполитрука,

желторотый мальчишка, высокий, худющий, поднял батальон в

атаку. на Дворики. Командиром батальона у вас был этот, как

его? Вылетело из памяти. Тоже высокий такой и тощий?

– Сухов, - подсказал Думчев.
– Он высокий, но не тощий.

Если по сравнению с тобой, то, пожалуй, - да.

И Думчев добродушно рассмеялся. Николай

Александрович Думчев - открытая душа. Он принадлежал к

категории тех людей, у которых все на виду: дела и мысли,

симпатии и антипатии, любовь и ненависть.

На Бородинском поле Думчев командовал батареей.

Было ему тогда двадцать четыре года. Бесстрашный в бою,

неутомимый трудяга, он делал свое дело тихо и скромно, без

эффектов и рисовки, и когда его хвалили, что случалось не

часто, он искренне смущался и недоумевал, словно ему по

ошибке приписывали чужие заслуги. Заядлый охотник,

веселый и общительный, любитель анекдотов, он легко

сходился с людьми, держался просто и в любой компании

чувствовал себя уверенно и свободно.

Не по годам сутулый, рано потерявший черные кудри, он

все же не выглядел старше своих лет: его молодила озорная

улыбка, которую постоянно излучали его карие глаза.

– Послушай, Николай Александрович! Я недавно в

Болгарии был - там Думчевых, как у нас Ивановых. Ты не

болгарин?
– поинтересовался восторженный Брусничкин,

– Вот черт! Уже, наверно, в сотый раз я слышу этот

вопрос. Между прочим, в Болгарии есть Ивановы, Петровы,

Павловы, Поповы и даже Игнатовы. Есть и Райковы. А у нас в

Большом театре есть артист Евгений Райков - с ударением на

последнем слоге. Выходит, что разница только в ударении: у

болгар Павлов, но Иванов, а у нас Павлов, но Иванов. Все

наоборот.

– Но ты похож на болгарина не только фамилией, лицом

похож, - донимал Брусничкин.