Бородинское поле
Шрифт:
пистолета.
От такой мысли холодные мурашки пробежали по спине.
Нет, не за свою жизнь опасался Игорь Остапов: он знает и
помнит, как умирали на войне вот такие, как он. И дело не в его
гибели, коль уж выпал ему такой жребий. Главное, что, убив
его, враги проникнут на территорию охраняемого объекта и
сотворят свое черное дело. Что именно - Игорь представлял
смутно; возможно, совершат диверсию, да мало ли что. Этого
он не должен
предупредит караул. А если его сразят сразу, наповал, и он не
успеет сделать ответный выстрел?
Мысли, как спугнутые птицы, мечутся в его голове.
Зоркие глаза внимательно всматриваются в глухую пучину
леса, такую враждебно затаившуюся, зловещую. Сомнений
нет: там кто-то скрывается, крадется. Игорю показалось, как
мелькнула тень между деревьями в просветах зыбкого месяца.
Показалось или он определенно видел? Да, он уверен, он
видел. Надо что-то предпринимать. Что именно, Игорь знает.
Он подходит к столбу и нажимает кнопку сигнализации. Через
несколько минут появляются начальник караула с солдатом и,
выслушав доклад часового, уходят туда, где, по мнению Игоря,
кто-то прячется. Утопая в глубоком снегу, они вскоре исчезли,
затерялись среди одетых в белые снежные шубы молодых
елочек. Игорь лишь слышит их удаляющийся шорох. И затем
вдруг громкий голос и отчетливые в морозном воздухе слова
начальника караула:
– Вон он, красавец! Гостем незваным пожаловал.
Голос Начальника караула не сердитый, совсем
дружелюбный, и Игорь догадывается, что за красавец
пожаловал в гости к территории объекта: конечно же лось. И
как-то неловко становится солдату за свои волнения, ему
кажутся смешными и наивными недавние его предположения и
догадки. И лес совсем не кажется настороженно-враждебным,
и мороз потрескивает в елях не так трескуче. Теперь товарищи
будут подшучивать над ним: мол, сохатого принял за
диверсанта, караул зря потревожил. Мысли эта вставляли
неприятный осадок. Но появившийся начальник караула со
всей серьезностью похвалил:
– Молодец, Остапов, продолжайте так же бдительно
нести службу.
Ну правильно, а иначе как же? Мог ведь быть и не лось.
Но прежнее напряжение смягчилось, душевная тревога
улеглась, и Игорь позволил себе посторонние думы.
Собственно, посторонние они только для часового,
недопустимые, потому что отвлекают от главного - от поста,
который ему вверен, но вообще-то они не посторонние, не
чужие, а его, кровные, приятные, и никуда от них не денешься,
они
вчера получил письмо, об отце, который, должно быть, в этот
ночной час еще не спит, склонившись над чертежной доской.
Он знал странную привычку отца засиживаться за полночь,
обдумывая проекты дворцов, гостиниц, жилых домов,
санаториев и целых городов. Он гордится своим отцом, его
творчеством, целеустремленностью, восхищается его
трудолюбием и не может никак себе представить отца
военным. А ведь был когда-то, когда Игорь еще на свет не
родился, воевал, и, надо думать, хорошо, коль награжден
орденом Отечественной войны и медалью "За отвагу".
И вспомнилось, как недавно на политзанятиях,
посвященных годовщине битвы за Москву, капитан спросил, у
кого из присутствующих отцы воевали у стен столицы. Шесть
человек подняли руки. Капитан попросил этих солдат
рассказать по воспоминаниям отцов о боевых эпизодах в
сражении за Москву. Ребята рассказывали. А Игорь не смог.
Нет, он знал, как через окоп отца прошел фашистский танк -
это было его первое боевое крещение. Знал, как отец заменил
раненого командира взвода Сухова и с каким упорством и
героизмом бойцы под командованием Олега Остапова
обороняли лесной островок. Знал он и о том, как в первых
числах января сорок второго года рота, которой командовал
Остапов, выбивала немцев из сильно укрепленного села, как
водил отец своих бойцов в атаки и контратаки. Все это Игорь
знал из рассказов отца и хорошо помнил. А вот рассказать
теперь своим товарищам не мог. И вовсе не потому, что по
своему характеру он был несколько стеснительным. О чем-
нибудь ином он мог и умел рассказать красочно и ярко. Но
только не о подвигах отца. Потому что это было его, кровное, и
принадлежащее только ему, Игорю, как отцовское наследство,
– самое сокровенное и дорогое. И этим наследством он не
хотел делиться ни с кем. Он не был от природы эгоистом и
собственником. Напротив, его щедрость была хорошо
известна, с друзьями он охотно делился последним. А вот
этим, отцовской славой, не мог, решительно не желал, точно
опасался, что от его публичного рассказа сотрутся и померкнут
боевые подвиги отца.
Золотая ладья утонула в лесной пучине, отчего звезды
стали ярче и тревожнее, и снег казался гуще, темнее, а
видимость сузилась до полсотни метров. Вдалеке послышался