Бородинское поле
Шрифт:
дезинформации. Любая система, - продолжал далее Гальвиц, -
начинается с нравственного разложения общества, духовного
опустошения, убожества и примитива. Возьмите Рим времен
Цезаря. Саллюстий в своих "Письмах" к Цезарю считает
главной причиной разложения римского общества
нравственное несовершенство граждан. В наши дни США, да и
вообще капиталистический мир, переживают период духовного
упадка и разложения, подобно тому состоянию, в
находилась Германия в начале сороковых годов. Милитаризм -
это бодряческая маска, прикрывающая социальную и
духовную гниль. Русские победили Гитлера потому, что были
нравственно выше и чище. Они и сейчас превосходят
кичливых американцев и вообще так называемый Запад в
нравственном отношении. Это понимают некоторые
политические боссы Америки, но, вместо того чтоб попытаться
лечить свою систему, подняв ее в нравственном отношении,
они бросились изо всех сил подтачивать силу русских. Идет
великая идеологическая война, которая поглощает едва ли
меньше сил и средств, чем поглощает их гонка вооружений и
содержание армии".
Прочитав эти строки, Глеб Трофимович отложил книгу в
сторону и задумался. Мысленно продолжил слова Гальвица:
"Идет великая идеологическая война, стратегическая цель
которой - подтачивать нравственную силу советских людей, не
самим подняться до нас в моральном отношении, а опустить
нас до уровня их, американской, вернее, буржуазной морали.
Удивительно: немец понял стратегическую цель
империалистических идеологов, а мы? Все ли мы ее
понимаем? Например, Брусничкин? Непохоже, к сожалению".
Что это - беспечность или что-то другое, чему он, генерал
Макаров, еще не нашел названия? И тогда, словно подводя
чему-то итог, он вслух произнес:
– В наше время идеологическая беспечность
равносильна беспечности военной.
Пришедшая с работы Александра Васильевна, услыхав
голос мужа, решила, что он не один дома. Глеб Трофимович
вышел в прихожую и поцеловал жену. Губы ее были
холодными, а розовые щеки хранили волнение.
– У нас кто-то есть?
– спросила вполголоса Александра
Васильевна.
– Никого, - удивленно ответил Глеб Трофимович. –
Почему ты решила?
– Я слышала, ты с кем-то разговаривал.
– Ах да, просто мысли вслух, - смущенно заулыбался Глеб
Трофимович, помогая жене снять плащ. - Как прошло
собрание? Ты выступала?
– Потом расскажу все по порядку. Ты ужинал?
– Ждал тебя. Сейчас поставлю разогревать. - И Глеб
Трофимович ушел на кухню, а Александра Васильевна - в
ванную.
Затем,
ужином, все еще взволнованная, она рассказывала:
– Собрание прошло бурно, и я выступала. Может быть,
слишком горячо и резко, но, ты понимаешь, Глеб, иначе я не
могла. Кто-то должен был об этом сказать, потому что нельзя
так дальше, преступно, ты понимаешь?
– С каждой фразой она
все больше возбуждалась, голос ее, обычно мягкий, певучий,
грубел, в нем слышался звон металла, а глаза округлялись и
холодно темнели, придавали ее лицу выражение
непримиримой суровости.
– Пока не понимаю, - мягко ответил Глеб Трофимович,
качая головой.
– Я говорила о заведующем хирургическим отделением, о
нашем достопочтенном Михал Михалыче, или, как мы между
собой его называем, Нахал Нахалыче. Хорошо: светило
хирургии, золотые руки, членкор. Но все это в прошлом.
Сейчас ему восемьдесят лет. Бывшие золотые руки не могут
вставить ключ в замочную скважину, они дрожат. А он
продолжает делать операции, рискуя человеческой жизнью. Он
обязан их делать по должности - две операции в месяц. Такой
порядок, а вернее, беспорядок. Оперирует плохо, об этом все
знают - и врачи и больные. Идут разговоры, люди
возмущаются. А он не может этого понять, он пользуется своим
прошлым авторитетом, эксплуатирует его. Ему бы давно уйти
на пенсию, с почетом...
– Брусничкин сказал, что сейчас на пенсию добровольно
не уходят, на пенсию выгоняют, - вставил Глеб Трофимович.
– Его не выгонишь, потому что он Нахал Нахалыч. В конце
концов он мог работать консультантом. Так нет же, держится
обеими руками за кресло заведующего отделением,
трясущимися руками, и продолжает делать операции. Не
понимаю я таких людей. Какой-то жестокий эгоизм сидит в них.
– Должностной эгоизм, - сказал Глеб Трофимович.
– Да, ну
и что, тебя поддержали?
– Открыто поддержал только один человек - наш
рентгенолог. Двое меня осудили за резкость и неуважительный
тон. Но было молчаливое большинство. Это "молчаливое
большинство" подходило ко мне в перерыве и тайком,
украдкой благодарило: мол, правильно, молодец. А вот
рентгенолог оказался действительно молодцом. Он не только
поддержал меня в отношении Михал Михалыча. Он поставил
вопрос о лихоимстве и вымогательстве. Ведь до чего дошло:
некоторые хирурги уже открыто требуют с больных плату за