Бородинское поле
Шрифт:
операции!
Все это знают, и все делают вид, что так и должно быть,
что ничего в этом плохого и порочного нет, что все это чинно.
За хирургами пошли дантисты, фармацевты. Попробуй достать
в аптеке дефицитное лекарство! Не всегда получишь даже по
рецепту. А по знакомству да втридорога - пожалуйста. И об
этом говорил на собрании рентгенолог. В этой части его
поддержали другие коммунисты, приводили конкретные
факты,
думаю, полезным. По крайней мере, и администрация и
партбюро сделают для себя выводы.
– И выгонят тебя вместе с рентгенологом на пенсию, -
смеясь, сказал Глеб Трофимович.
– Ну нет, такой номер со мной не пройдет. Вопрос о
пенсии я решу сама. Уйду вместе с тобой, через два года. Да,
кстати, по поводу "выгонят на пенсию". Есть у нас психиатр
Воронецкий. Специалист не ахти какой, лодырь, но с
претензией. Ему уже под семьдесят, и руководство наше
решило проводить его на пенсию, все как полагается, с
почетом. А он не хочет. Ему давно, еще лет пять тому,
предлагали. Куда там, встал на дыбы. Писал жалобы во все
инстанции, что его травят, от него хотят избавиться. Оставили.
Вот он лет пять продержался так: шаляй-валяй. Начали
поступать на него жалобы от больных. Ну, наконец решили
проводить на пенсию, твердо решили. А он тоже решил - не
уходить. И что бы ты думал? Сегодня на партсобрании
выступил. Да как! Начал критиковать главврача, заведующую
поликлиникой, секретаря партбюро. Надергал каких-то мелких
фактиков, кляузных, подтасованных. И дал волю своему
красноречию. А язык у него подвешен, как у хорошего юриста.
Ты бы послушал: такой непримиримый борец за
справедливость, такой непогрешимый правдолюб, такой
принципиальный и прямой. Все удивились: что такое? И сразу
все выяснилось, когда он закончил свою обвинительную речь
примерно такими словами: "Я знаю, что это мое выступление
мне дорого будет стоить, такого не прощают, я меня могут
уволить с работы за критику, которую у нас не любят. Но, как
гражданин и честный коммунист, я не могу молчать. Это мой
долг - сказать правду в глаза". Конечно, все коммунисты
поняли этот ход. Но представляешь положение начальства:
отправь его на пенсию - снова начнет писать жалобы, мол, со
мной расправились. Он выступал до меня, и я в своем
выступлении назвала поступок Воронецкого бесчестным. Ты
как считаешь, правильная поступила?
– Правильно, - ответил Глеб Трофимович,
долгим теплым взглядом, в котором были и нежность, и
восхищение, и душевная благодарность, и что-то самое
сокровенное и еще не высказанное, что не нуждается в словах.
3
Октябрь моросил мелким холодным дождем.
Отопительный сезон в Москве еще не начался, и Варвара
Трофимовна Остапова, или просто Варя, как называли се
друзья и близкие, сидела дома за письменным столом,
включив электрический камин. Переводчик издательства
иностранной литературы, Варя часто работала дома. Здесь ей
никто не мешал и раньше: Олег Борисович целыми днями
находился на службе, единственный сын Игорь - в школе, а
после занятий - в своей комнате; а сейчас и подавно. Две
недели назад Игоря проводили в армию, и теперь Варя со
своими переводами располагалась за его письменным столом.
Находясь целыми днями в большой квартире, она чувствовала
нечто непривычное, какую-то пустоту и тревогу. Ей не хватало
Игоря. Впервые в жизни - если не считать тех далеких дней
сорок первого, когда Олег ушел на фронт, - она испытывала
одиночество и тоску. Внезапно атакованная думами о сыне,
она не находила себе места. Эти беспокойные материнские
мысли мешали ей сосредоточиться на тексте перевода. Роман,
который она переводила с французского, казался пошлым,
никчемным, в нем эротика и секс посыпались, как сахарной
пудрой, мелкой философией и дешевым психоанализом. Но
"пудра" эта вовсе не занимала и не интересовала читателя, и
автор, должно быть, отлично это понимал.
Варя не хотела, чтоб подобными романами увлекался ее
сын. Она оставляла рукопись и уходила в спальню, погружаясь
в думы о сыне. До сих пор она не могла смириться с фактом,
что Игорь не поступил в институт: не хватило одного балла. Ее
возмущали легкомыслие самого Игоря и безразличие Олега к
судьбе своего единственного ребенка. Именно так она
расценивала спокойствие, с которым и сын, и его отец
восприняли провал на экзаменах. А Олег как будто даже был
доволен, что Игоря призвали в армию: мол, пусть пройдет и эту
школу жизни. Что это за школа, Варя не очень ясно себе
представляла, вернее, представляла ее по-своему, видя
сплошные трудности и напрасную потерю времени: ведь Игорь
не собирался быть военным. Олег возражал: служба в армии -