Бородинское поле
Шрифт:
себя: "Служба безопасности всегда не успевает там, где нужно,
потому что ищет врагов Германии там, где их нет и быть не
может". Сурово глядя на задрапированное окно, он
прислушивался к непрекращающейся стрельбе в городе. Что-
то зловещее было в трескучих выстрелах пушек. "Стреляют из
танков", - с нарастающей тревогой решил Гудериан.
Дверь распахнулась внезапно, словно порывом ветра, и
порог стремительно переступил Лемельзен. Лицо его
бледным, глаза расширены. Он доложил, проглатывая от
волнения слова:
– Господин командующий, в город ворвались русские
танки!..
Гудериан встал. Лицо его было каменно-невозмутимым.
Он смотрел на комдива слегка прищуренными, сверлящими
глазами, словно взвешивал сказанные комдивом слова.
Наконец процедил сквозь зубы:
– Вы пьяны, Лемельзен. Откуда взяться здесь русским
танкам? Не с неба же они свалились?
– Злой огонь вспыхнул в
его глазах.
– Я повторяю, господин командующий, четвертая дивизия
ведет бой с русскими танками на улицах города, - внушительно
повторил побагровевший Лемельзен.
Только после этих слов Гудериан поверил и сказал очень
спокойно, словно речь шла о чем-то совсем несущественном:
– Что ж, в таком случае желаю четвертой дивизии успеха.
Гудериан был пьян. И не от русской водки. Кружили
голову легкие победы. Он, как и его фюрер, верил в свою
полководческую гениальность, а следовательно, и
непобедимость. Конечно, он допускал отдельные тактические
неудачи, в которых, разумеется, были повинны его
подчиненные, но уж никак не сам командующий: в этом случае
большую долю вины Гудериан возлагал на командование
группы армий "Центр", которое своими необдуманными
решениями сковывало его инициативу.
Вот и теперь Гудериан с раздражением думал об
испорченном торжестве, да к тому же в присутствии выскочки
Штейнборна, который сейчас изрядно струхнул, а возвратится
в штаб Бока, придет в себя - будет злословить по поводу
печального инцидента во время торжественного ужина.
А стрельба на улицах Орла не прекращалась.
"Что же все-таки произошло на самом деле?" -
спрашивал самого себя Гудериан. Вразумительного ответа
пока что не было.
А случилось вот что...
В ночь на 4 октября в распоряжение командира первого
гвардейского корпуса генерал-майора Дмитрия Даниловича
Лелюшенко прибыла танковая бригада полковника Катукова.
Точнее, прибыла не вся бригада, а лишь первые ее эшелоны -
батальон, вооруженный танками Т-34 и КВ. А уже вечером того
же дня Лелюшенко приказал танковым
и старшего лейтенанта Бурды произвести разведку боем в
районе Орла. Рота капитана Гусева ворвалась в город в то
время, когда Гудериан за торжественным ужином отмечал
свою победу. Десять танков, разделившись повзводно,
проутюжили три параллельные улицы, забитые военной
техникой оккупантов.
Взвод лейтенанта Игоря Макарова выскочил на
мощенную булыжником узкую улицу, застроенную
одноэтажными домиками и густо посыпанную свежеопавшей
влажной листвой. Командирский танк шел впереди, освещая
улицу фарами. Фары второго и третьего танков были
выключены.
Лейтенант Макаров, круглолицый сероглазый юноша,
всегда подтянутый, молодцеватый, напряженно всматривался
в прорезанную лучом черноту осенней безлунной ночи.
Громыхая сталью по булыжнику мостовой, высекая гусеницами
высверки искр, тридцатьчетверки шли на предельной скорости,
готовые смять или протаранить любую преграду, какая только
могла встретиться на их пути, даже если это будет каменная
стена. По крайней мере, таким чувством был охвачен
командир взвода, недавно награжденный медалью "За отвагу".
И хотя награда эта была вполне заслуженной, Игорь Макаров
считал, что в предыдущих боях под Ленинградом он еще не
проявил той настоящей отваги, на которую способен, и что
только вот теперь, здесь, в занятом немцами Орле, раскроется
его мужество и героизм.
Первым, что встретилось на их пути в этой узкой улочке,
были три немецких солдата и мотоцикл. Один солдат сидел за
рулем, двое других, с автоматами на груди, вышли на середину
мостовой и подняли руки, требуя остановиться. Они, конечно,
не знали, что перед ними советские танки. Такое им и в голову
не могло прийти. Лучи фар всего на несколько секунд осветили
их - на мостовую упали длинные зыбкие тени, и Макаров с
каким-то мальчишеским азартом закричал:
– Не стрелять! Дави гадов, как крыс!..
Но, не будь этой команды, все равно бы произошло то,
что произошло в следующий миг: солдаты вместе с
мотоциклом были смяты и вдавлены в булыжник неумолимой
сталью гусениц. А лучи фар выхватывали из темноты уже
другие машины. Это были мотоциклы, штабной фургон с
антенной, "опель-капитан", а дальше, уже по другую, по левую
сторону - крытые брезентом грузовики. Они стояли вдоль
тротуара, прижавшись к деревьям, возле них беспокойно