Бородинское поле
Шрифт:
выразительный жест в открытые ворота, сказал:
– Пожалуйста, товарищ маршал, входите!
Все это происходило на глазах Макарова, и он очень
пожалел, что не был в числе четырех офицеров, снявших с
петель ворота. Но ему хорошо запомнилось взволнованное,
растроганное лицо маршала и блеснувшие благодарной влагой
непокорные глаза.
В четвертом часу пополуночи Глеб Трофимович
захлопнул книгу и, прежде чем выключить у изголовья
хрустальное
США. В доме и за окном стояла глубокая тишина. Александра
Васильевна и Лена уже давно спали. Не спеша он рассмотрел
фотографию дочери. Дородная блондинка с курносым
славянским лицом смотрела уверенно и гордо. "Вся в меня", -
приятно подумалось Макарову. Затем он снова взглянул на
фотографию первой жены. Как вдруг ему почудилось какое-то
едва уловимое движение на скорбном лице Нины Сергеевны,
движение, похожее на мгновенно пробежавшую тень. И теперь
в печальных и строгих глазах ее он увидел непреодолимую
боль и тихую досаду, обращенную именно к нему, ее первому
мужу. Он не чувствовал за собой никакой вины и все же
испытывал необъяснимую, подсознательную неловкость.
Подумалось: "А ведь не написала мне, ограничилась
холодным приветом. А могла бы написать".
3
Глеб Трофимович ошибался: Нина Сергеевна написала.
И письмо свое послала в один день с Наташей. Когда Валя
Макарова вечером возвратилась домой, письмо,
^адресованное Святославу, лежало в почтовом ящике.
Обратный адрес: "США Н. С. Раймон". Святослав еще не
возвратился из командировки. Вообще-то Валя не имела
привычки вскрывать корреспонденцию мужа, но на этот раз
одолело чисто женское любопытство, тем более что, как она
догадывалась, письмо не содержало секретов, и Святослав не
будет в претензии.
В отличие от письма Наташи письмо Нины Сергеевны
было написано от руки, мелким почерком, на четвертушке
глянцевой бумаги. К письму была приложена фотография
Нины Сергеевны с надписью на лицевой стороне: "Дорогому
сыночку Славику от любящей мамы". От этой надписи веяло
чем-то кладбищенским - подобные слова можно нередко
встретить на гранитных надгробиях. Письмо было написано
аккуратным, ровным почерком, без помарок: видно,
переписывалось с черновика. И начиналось словами: "Родной
мой сыночек, кровинушка моя... У меня уже нет слез, чтоб
плакать на радости, - все слезы выплакала в горе. Счастливая
судьба и твой брат Виктор помогли мне
воскресших - благодарение богу. . Я пишу, а рука дрожит, и нет
слов у меня, чтоб выразить мою материнскую радость и
рассказать о страданиях, которые выпали на мою долю. Как
хочется мне поскорее увидеть тебя и обнять, мой милый
мальчик, приласкать и приголубить. Узнаю ли я тебя, узнаешь
ли ты меня, свою несчастную маму? Виктор рассказал мне,
какой ты красавец, богатырь и лицом похож на Виктора, только
кость у тебя пошире, отцовская, а глаза - как у брата твоего
Виктора - мои. А еще есть у тебя младший брат Бен,
Бенджамин. Тот похож на своего отца Оскара и внешностью и
характером".
В письме было много эмоций и мало конкретного: о
жизни своей Нина Сергеевна ничего не говорила и в то же
время просила сына написать ей подробно о себе, о жене и
детях - ее внуках. Она хочет выслать им посылку из одежды,
но не знает размеров и просит сообщить. И здесь же вскользь,
как бы между прочим, заметила, что сама она ни в чем не
нуждается и живет в достатке. Было несколько слов о Викторе,
о том, что он вернулся из Вьетнама больным, морально
надломленным.
"Вот и еще одна свекровь у меня", - с улыбкой подумала
Валя, глядя на фотографию Нины Сергеевны. Она хотела
позвонить своему свекору Глебу Трофимовичу и сообщить о
письме из Америки, но решила, что сегодня уже поздно и
позвонит завтра, - в конце концов письмо адресовано
Святославу, а он должен возвратиться из командировки только
через неделю. Вскоре мысль о письме и ее авторе затерялась
под напором других, более важных для Вали дум и
размышлений, навеянных днем рождения Олега Остапова.
У Вали было хорошее, приподнятое настроение, и
вместе с тем она испытывала тревогу и страх. Она смутно
догадывалась, что где-то в глубинах ее сердца рождается
чувство к Олегу большее, чем уважение. Чувство дружбы к
Олегу родилось у нее давно, еще в годы их совместной работы
на строительстве Дворца культуры в Подгорске. Тогда она
восхищалась им как зодчим, которому были одинаково чужды
как бескрылый шаблон, так и бесплодное трюкачество, когда
формалистичное оригинальничание выдавалось за поиск и
новаторство. Она разделяла его идейно-эстетические
принципы, его взгляды на искусство вообще и архитектуру в
частности, последовательность и твердость, с которыми он