Бородинское поле

Шевцов Иван Михайлович

потом выяснилось, приезжих, проживающих здесь же, в

гостинице "Будапешт". Они спустились поужинать. На эстраде

оглушительно играл джаз, и чернобородый откормленный

юнец, похожий на библейского апостола, гнусаво шептал в

микрофон стихи Есенина на невообразимый мотив.

– Жаль, что Есенин не слышит, как над ним измываются

благодарные потомки! - явно негодуя, сказал

командированный.

– А может, напротив, хорошо, что не слышит? -

поддержал

реплику Олег.
– А то перестал бы писать стихи или

вторично ушел бы в мир иной от такого зрелища.

Потом начались танцы уже под какой-то бешеный рев

джаза. Выходили пары, молодые и пожилые, с осоловелыми

глазами, раскрасневшимися лицами. Одни томно прижимались

друг к другу, точно хотели навеки слиться воедино, другие,

напротив, отойдя друг от друга и извиваясь корпусом,

выделывали умопомрачительные па. Особенно запомнилась

одна тощая, плоскогрудая, жилистая девица. В ней столько

было нерастраченной энергии, азарта и огня, что казалось, в

какой-то критический миг ее тело не выдержит такого бешеного

темпа - разлетится на части.

Она высоко, до уровня плеч, подбрасывала тонкие

смуглые ноги, выкидывала в стороны руки-плети, с такой силой

отбрасывала голову, что казалось, та вот-вот оторвется.

– Во дает, во выкаблучивается!
– с убийственным смехом

говорил один из командированных. И добавил: - Как в кино,

когда времена нэпа показывают.

Варя глядела на эти танцы негодующими глазами, и Олег,

чувствуя отвращение к этой, как он выразился, мерзости,

быстро рассчитался с официантом.

На улицу вышли с чувством горечи и досады. И тогда в

них пробудились воспоминания, как осенью сорок первого,

перед уходом Олега на фронт, они с Варей в Колонном зале

Дома Союзов слушали симфонический концерт. Дирижировал

тогда выдающийся музыкант Николай Семенович Голованов. И

пожалели, что пошли в ресторан, - лучше бы в Колонный зал

на концерт. Олег посмотрел на часы и сказал: "А мы еще

успеем. Пошли". Они успели. В кассе были билеты, играл

Большой симфонический оркестр. За дирижерским пультом

стоял невысокий, коренастый человек с гривой Бетховена -

Константин Константинович Иванов, воспитанник Буденного,

бывший трубач Первой Конной армии. Исполнялись

Чайковский, Римский-Корсаков, Рахманинов. После ресторана

с невероятным джазом и безголосым певцом, после

сексуальных танцев атмосфера Колонного зала показалась до

боли родной, точно они с дикой планеты вернулись в отчие

края. И снова они были молодыми, красивыми и гордыми.

Олегу казалось, что внешне

Варя мало изменилась за

эти прошедшие тридцать лет. Но вместе с тем в характере ее

произошли какие-то серьезные перемены. Не было прежнего

душевного тепла и нежности, а его ласки она грубо отвергала.

Все куда-то улетучилось, растаяло. Он не заметил, когда это

произошло, лишь подозревал, что Варя кем-то увлеклась, так

как другого объяснения ее черствости он не находил, хотя для

подобных подозрений не было никаких оснований. Варя

внушала ему мысль, что такова природа человеческих

взаимоотношений: любовь, мол, проходит, остается чувство

уважения. Олег не желал с этим мириться, решительно

отвергал, как он говорил, подобные доморощенные теории, но

взаимности не получил. Постепенно, год за годом, их чувства

черствели, холодок между ними усиливался, появились

раздражительность и недовольство с обеих сторон, взаимные

компромиссы, которые прежде рассеивали недоразумения,

были позабыты. А внешне, для постороннего глаза, все,

казалось, как надо: хорошая, благополучная семья.

И вот концерт в Колонном зале обрадовал их и вместе с

тем напомнил о чем-то далеком и прекрасном, что незаметно

ушло от них, навсегда потеряно. "Навсегда ли? А может,

временно?
– с надеждой спрашивал себя Олег и отвечал: - От

меня это не зависит, и не по моей вине потеряно".

Варя слушала музыку с большим волнением. Она словно

погрузилась в неожиданно новую сферу, найдя там праздник

души. Музыка очаровывала и в то же время тревожила, больно

задевала сокровенные струны, порождала воспоминания. Но

Варя была далека от признания собственных ошибок и вины.

Она просто тосковала о чем-то несбывшемся, прошедшем

мимо....Голова была тяжелая, свинцом налитая, во рту

пересохло. Олег встал, направился в кухню, чтобы выпить

стакан минеральной. На террасе столкнулся лоб в лоб с

Брусничкиным. Вид у Леонида Викторовича был какой-то

жалкий, растерянный.

– Что не спится?
– спросил Олег первое, что пришло на

ум.

– Хотел выйти, но там собака на крыльце лежит и рычит.
–

Слова свои он дополнил жестом.

– Должно быть, отец спустил его, - сказал Олег, зевая.
–

Пойдем, он не тронет.

Во дворе было свежо и сыро. Темно-серое небо без

звезд не предвещало ясной погоды. Здоровенный мохнатый

Дон нехотя встал с крыльца, отошел к калитке и лег, загородив

своей глыбой выход на улицу. Брусничкин уныло взглянул на