Бородинское поле
Шрифт:
вопрос: а что же дальше? Как им соединить свои две любви в
одну? И возможно ли это практически? У Вали появилось
желание принести себя в жертву во имя такой
необыкновенной, невиданной любви. Но она сомневалась, что
Олег примет эту жертву. Он не из тех.
Потом говорили о судьбе, о жизни, о счастье. Они были
счастливы и не хотели понимать, что счастье к ним заглянуло
поздновато, что немного отмерено ему времени. Они знали,
что
хоть день, хоть час, но настоящего, такого, как это.
Засыпали под соловьиную трель, когда на востоке
заалела заря. Спали недолго: их разбудило солнце, ударившее
косым золотистым крылом по стеклам "Жигулей". В Подгорск,
на строительную площадку, приехали задолго до прихода туда
рабочих.
Валя работала над декоративным оформлением фасада
гостиницы целую неделю с утра до вечера, не покидая
Подгорска. Жила в старой гостинице. По вечерам звонила в
Москву, просила Галю и Святослава не беспокоиться. За эту
неделю Олег трижды уезжал в Москву и снова возвращался.
Валя ждала его возвращения с трепетным волнением. Ей
казалось, что она не в состоянии и часа не думать о нем.
Никого и ничего в этом мире для нее не существовало - был
только он, Олег, и все, что она делала, связано с ним: и
гостиница, и красочная мозаика, и орнамент на ее стенах.
В Москву Валя приехала днем, когда Святослав был на
работе. Ее встретила дочь, только что возвратившаяся из
института. Встретила долгим, пристальным взглядом, и было в
этом откровенно пытливом доверчивом взгляде нечто такое,
что заставило Валю смущенно покраснеть. Валя улыбнулась
через силу, но улыбка получилась неловкой, виноватой, и еще
больше выдала ее. Валя села на диван, рядом с ней села и
Галя и вдруг спросила как-то уж очень просто и
непосредственно:
– Мамочка, ты влюблена?
– И в тоне ее звучало скорее
утверждение, чем вопрос. Она смотрела на мать своими
чистыми глазками, которым нельзя было солгать. Валя вообще
по своей натуре не умела лгать или притворяться. И, еще пуще
покраснев, утвердительно кивнула в ответ и зажмурилась,
словно от яркого света. - И он тебя любит? - допрашивала
Галя...- Я желала бы, доченька, чтоб тебя так любили.
Валя обняла дочь, прижала ее крепко к груди своей и
нежно поцеловала ее темные волосы. А казалось ей, что
целует она и Олега.
...Святослав пришел с работы вечером угрюмый и
озабоченный.
– Что-нибудь случилось?
– настороженно
– В общем, да, - уклончиво ответил Святослав и пошел в
спальню переодеваться.
"Боже, он все знает", - с ужасом решила Валя. Ее
охватило волнение, и она торопливо начала собираться с
мыслями, готовить себя к неприятному разговору. Она не
может притворяться. И лгать не будет. Она окажет все как есть.
"Боже, какой ужас, кошмар! Только бы не при Гале такой
разговор". И она вошла в спальню. Святослав стоял у зеркала
в синем спортивном костюме с белой каймой по воротнику и
рукавам и причесывался. Не поворачивая головы от зеркала,
спокойно и даже как будто равнодушно сообщил:
– Получил новое назначение. В Зауралье, куда и Думчев,
начальником политоргана. Выходит, мне повезло.
К такой неожиданности Валя не была готова.
– А как же... мы?
– сорвалось у Вали совсем не то, что она
думала.
– Вы останетесь здесь. Галинка в институте, не бросать
же ей. У тебя тоже серьезная работа. Надо закончить.
Разделаешься с гостиницей, там видно будет.
У Вали отлегло от сердца. Ничего не сказала, только
подумала: "Все, что ни делается, - все к лучшему". И потом уже
мысленно сказала: "Разделаешься с одной гостиницей, а там
ждет другая".
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Они были вдвоем во всем мире. Весь день накануне
открытия гостиницы в Подгорске Олег и Валя провели в
мастерской, предаваясь безмятежной неге. Они наслаждались
своим счастьем, пили его большими глотками и никак не могли
утолить жажду. Они не отвечали на телефонные звонки, не
выходили на улицу, много говорили обо всем, что их
волновало, вспоминали прошлое, наиболее яркие их встречи и
деликатно избегали говорить о будущем. Об этом думал
каждый в одиночку, про себя.
Нет, они не испытывали угрызений совести и не считали
себя виноватыми. Единственное, что их огорчало, -
необходимость хранить свои отношения в тайне. Они не
задавали себе вопроса, безнравственно ли их поведение,
потому что твердо верили: все, что с точки зрения строгой
морали может считаться дурным, недопустимым и позорным,
оправдывает их такая огромная, вселенская любовь. Олег
говорил: любовь - это наивысшее проявление человеческого
духа, и всякое насилие над ней есть преступление.
Разумеется, если это действительно глубокое, неодолимое