Бородинское поле
Шрифт:
залп, и в пасмурном предвечернем встревоженном небе, точно
огненные акулы, оставляя в воздухе зловещий сверкающий
след, пронеслись длинные сигарообразные снаряды и
накрыли сжатое пшеничное поле, по которому шли
фашистские танки и пехота. И когда ошеломленные танкисты
Лемельзена в растерянности застопорили, а уцелевшие
солдаты, обезумев и побросав оружие, повернули назад и в
ужасе заметались по полю, дал залп второй дивизион "катюш".
От
несколько танков. В стане наступающих произошла заминка.
Некоторые машины повернули обратно. Три из них и
напоролись на стоящий в конце кустарника танк Кавбуха.
Игорь, разумеется, не знал о залпах нового советского
оружия и был уверен, что немцы решили побыстрее
разделаться с оказавшейся в их тылу тридцатьчетверкой. Он
видел, как со стороны Орла, поддерживаемая огнем танка,
который Добрыня называет кумом, по узкой гряде кустарника
пробирается пехота врага, а сзади, от Мценска, по открытому
полю сюда же идут три вражеских танка. А он, раненный, не
может двигаться. Да к тому же кончаются снаряды.
Добрыня продолжает методически прочесывать
шрапнелью кусты. А Кирилл, маленький, с забинтованным
обгоревшим лицом, Кирилл сумел первым увидеть опасность с
тыла и доложить голосом, полным тревоги и уныния:
– Товарищ лейтенант, там танки, смотрите, три танка!
Немцы. Сюда идут!
И хотя до танков было еще далеко, танкистам не стоило
труда определить, чьи они - свои или чужие.
Не было времени на размышления, но в такие
критические минуты, когда ясно видишь, что выхода нет,
мысль начинает работать с удесятеренной быстротой, энергия,
воля, ум направлены на одно: принять такое решение и
совершить такое действие, которое даже самый пристрастный
судья потом сочтет единственно возможным и самым
разумным. Разные люди по-разному ведут себя в острых,
критических обстоятельствах. Одни теряют самообладание и
помимо своего желания отдают себя во власть стихии, другие с
холодным рассудком и спокойствием принимают ее удары.
Игорь Макаров принадлежал к числу последних.
– Позовите ко мне Кавбуха, - приказал он Кириллу
негромким и ровным голосом. Лицо его было
сосредоточенным, и на круглом блестящем лбу пролегли две
глубокие борозды. Когда появился Добрыня, Игорь кивнул в
сторону танков: - Видишь?
Добрыня долго смотрел из-за кустов в серое поле, где,
как тараканы, ползли три танка, затем произнес с тихой
досадой:
– У нас всего четыре
Хотя б штук шесть на худой конец. - И глубоко вздохнул.
Прибавил после паузы: - Интересно б знать, видят они нас или
идут просто так, в кусты по нужде.
– Позовите своего механика, - приказал Игорь вместо
ответа.
И Кавбух как-то вяло крикнул в люк:
– Зимин, вылазь.
Когда все были в сборе, Игорь заговорил неторопливо,
сдержанно, но голос его был натянут, он не мог скрыть
внутреннего волнения:
– Обстановка, сами видите, - хуже некуда. Но мы сделали
все, что могли. Да что об этом.
– Он махнул рукой, поморщился
и затем почему-то вдруг посмотрел на хмурое небо; оно висело
низко темной громадой - казалось, вот-вот упадет на землю,
придавит ее своей тяжестью. Сказал: - Пойдет дождь. Вы еще
сможете приблизиться к своим. Скоро вечер, ночь. Приказываю
всем вам пробиваться к своим. Любыми путями. Командует
группой старший сержант Кавбух. Я остаюсь в танке.
Его решение озадачило подчиненных. Кавбух посмотрел
в лицо командира, сурово и решительно сказал:
– Мы не можем оставить вас одного! Нельзя так,
командир.
– Повторите приказ, старший сержант! - Серые глаза
Игоря потемнели, что-то настойчивое и ожесточенное
сверкнуло в них.
Кавбух молчал. Тогда неожиданно для всех заговорил
Кирилл:
– Разрешите мне с вами остаться, товарищ лейтенант. Я
буду заряжающим. А в случае чего – я помогу. Вы же знаете, я
везучий.
– Он говорил торопливо, умоляюще.
Тогда Кавбух сказал негромко и проникновенно:
– Пусть останется Кирюха, товарищ командир. Разрешите
ему, если не хотите, чтоб я с вами оставался.
А вражеские танки все ближе и ближе, и курс они держат
прямо на гряду кустов, и нет времени для дискуссий и долгих
раздумий. Да, собственно, какие могут быть дискуссии?
Командир решает и приказывает. Приказы надо выполнять.
Игорь колеблется. А Кирилл снова умоляюще, как капризный
ребенок:
– Разрешите, товарищ лейтенант?
И лейтенант разрешил. Он подозвал к себе Кавбуха,
протянул руку, нежно посмотрел в глаза:
– Ну, Добрыня Никитич, прощай. Жив будешь - напиши
моим в Москву. Адрес ты знаешь. А доведется побывать в
столице - зайди, расскажи, как мы били фашистов. О конце
особенно не распространяйся, не нагнетай.
Обнялись, расцеловались по-мужски и по-солдатски.