Братья
Шрифт:
Ночью они вновь оказались на берегу. Спутник Михаила постоянно озирался и прислушивался, будто пытался различить в шуме волн посторонний звук. А напарник был прежний и встретил Михаила приветливо, как своего. На прощанье провожатый показал рукой на небо и сказал что-то по гречески, видно, предостерегал. Оба осенили себя крестом. Сегодня было спокойнее. От берега удалось отойти легко. Потом поднялся ветер, и море грозно зашевелилось. Ветер сорвал в небес завесу облаков. Встала луна. Вокруг, куда только доставал глаз, пенились гребешки волн. Вдали темнели линии берега. И все вокруг было залито мертвенным светом. Вода густо покрылась серебром, серебряные нити спадали с весел, серебряные брызги падали на лицо. Напарник хлопнул Михаила по плечу. Он что-то сказал, Михаил понял, опасается подходить к берегу. Луна старалась, стало светло, почти, как днем. Они осматривались, удерживая лодку посреди залива. Нужно было решать. И тут, словно по волшебству, тяжелая туча закрыла луну. Стало темно. Напарник тронул Михаила и покачал головой. Михаил понял — Идем? — И решительно кивнул в ответ. В лодке было полно воды, ноги насквозь промерзли. Наконец, подошли к берегу и теперь выгребали, осторожно осматриваясь, пока не мелькнул долгожданный сигнал. Свернули прямо на огонь. Впереди смутно угадывались городские
Брату Василию не сиделось на месте. Даже мгновения не мог провести спокойно. Невысокого роста, высохший, изможденный многодневными постами — в примере, как показал Учитель, и есть ключ к убеждению — он был теперь лишен главного. Возможности наставлять, проповедовать, убеждать, искать и находить будущих сторонников, обращать в истинную веру, вести за собой, привязав накрепко, так что бы и после него продолжилось служение. Смертен человек, но не дух. Дух сохранится. Потому так мучительно нынешнее заточение. Бессилен он сейчас, ох, как бессилен, а значит время потеряно, и те, кто верят в него, лишены его апостольского слова.
Раз за разом Василий ложился и вскакивал с грязной подстилки, мерил шагами пространство каменной клетки, не обращая внимания на соседа. Его миску чуть не перевернул. Тот ухватился двумя руками, смотрел на Василия затравленно, молча. И это человек? Тьфу. Во время многодневных постов Василий изнурял себя куда как яростней, беспощадней. Себе он был полный хозяин. А по тому, как сосед ухватился за вместилище для грязных отбросов, вылизанное им, как собакой, видно было сразу, привязан к миру. Прочно привязан, со страхом. Раб. Следовало бы направить на него усилия. Но не сейчас, время не пришло, не наступило. Василий знал за собой способность точно найти, когда открывалось внутри него и толкало в грудь. Не снаружи, а изнутри, из-под сердца. Знак этот звал: — Иди, неси слово. Тогда он мог говорить. И придумывать, и настраивать себя не было нужды, как делают другие. Все само. Но не ранее. Сколько раз он ощущал этот внезапный горячечный жар, который открывал его уста. Тогда он мог все. Люди слабы, сомневаются во всем, даже в собственной слабости. Потому мнят себя сильными. Но не надолго хватает силы и этого заблуждения. И тогда видишь подтверждение. Слабы они, истинно слабы. А сильными становятся только рядом с ним — Василием. Он один может отвести от греха, гнездящегося в этом городе. От смердящей заразы, мнящейся верой — притворной, источающей мерзости и разросшейся пышно в грехах, как чертополох, не верой, а искушением Сатаны. Не иначе. Скоро, если не отвратить, геенна прорвет землю и затопит все вокруг.
Воспламенясь от собственных мыслей, Василий бегал от стены к стене, не обращая внимания на соседа. Франк. Нескольких слов, с которыми тот обратился к стражам, было достаточно, чтобы угадать. Василий и сам бывал в тех краях, когда занимался врачеванием. Латиняне невежественны, спесивы, недоверчивы. Но он знает, от их надменности не остается следа, стоит только найти нужные слова. Он проповедовал и там, и обращал тех, кому проповедовал. И этого бы наставил на истинный путь, хоть тот пока не скрывает своего равнодушия. У Василия еще будет время. Господь постоянно испытывает всех. И его тоже, вера без испытаний оборачивается тщеславием, как вино уксусом. И ему — Василию Господь не дает передышки, прикажет, и он поднимет этого неразумного. Но не сейчас. Сейчас он хотел видеть изменника, из-за которого оказался здесь. О-о — он даже зубами заскрипел, благо, не все износились. Несколько передних выбили при прошлом аресте, зато другие на месте. И тогда не дознались от него, обманул, выскользнул из тисков. Кто же теперь? Чтобы ему мучиться, гореть вовек… Отгонять злые мысли Василий не стал. Мысль о возмездии помогала вернуть силы. Яростный человек и в смирении яростен, жжет его огнем. Но обуздать себя он мог вполне, прикинуться, притвориться так, что никто не угадает, не раскроет его тайны. И пытку выдержит, станет кричать, молить, уверять в неведении, а сам не выдаст себя, не откроет, даже усомниться не даст. Так уже бывало. И отпустят, как отпускали. Даже на икону он способен перекреститься. Мысленно предаст анафеме, с каждым поклоном тьфу-тьфу-тьфу. А те думают — смирен. Пусть глядят псы, глядят, да не видят. Нет клятвы, которую он не способен дать. В глаза будет смотреть своим судьям, уверять в преданности, а сам — презирать за распутство их и ложь. Это они требуют от него правды? Они ее достойны? Нет, уверуйте сначала, очиститесь, может, тогда и дозреете. А пока он и наплачется, и поклонами лоб разобьет и клясться будет, пусть прикажут. И прикинется невинным, убедит. Сатана прочно запустил когти в тех судей, он их видит насквозь, еще своего добавит напутствия. Хотите гореть, так горите. Другого вы не стоите. Нет, этого он не боится. Опасно другое. Что, если есть у них твердые доказательства ереси и запрут они его без дознания, оставят гнить до самой смерти. Не о нем самом, конечно, забота. Как важен теперь каждый день, каждое слово, обращенное к множащейся пастве, к тайным посвященным, его опоре, окормленной из его рук. Они верят, недолго осталось ждать заветного знака. И он знает, недолго. Как же тут стерпеть, смириться с заточением.
Василий перебрал мысленно, кто мог помочь. Несколько его людей затаились нераспознанными среди самых высоких чиновников империи. Как только его судьба прояснится, он найдет способ дать им знать. Он усмехнулся, представив, как изумился бы император. Еще бы. Сверху тело крепко, а изнутри проедено насквозь. Держится надеждой, что побежит по тем жилам свежая кровь. Тогда и отпадет старая плоть, открывая из-под засохшей корки молодую здоровую ткань. Хорошо знает Василий врачебное ремесло. Так и целый народ, страна может сгнить, распасться, погибнуть, а может перебродить изнутри, пустить свежие корни, напитать организм и с тем возродиться. Он знает, как быть. Не зря вложен бич Божий в его руки. Усмирит он сатанинские силы, не спасут легионы доносчиков и сыщиков, рыщущих повсюду. Уже скоро,
Василий с ходу ткнулся лбом в холодный камень. Вот как разогнался. Потер голову. И верно, вовремя остановлен он был — помни о врагах, не время для страсти, время для спокойного расчета. Нужно видеть и их неправедную силу. Подослали доносчика, схватили. Теперь хватают других. Слухи распускают о его аресте, чтобы посеять страх, смутить, дать себя обнаружить. Ох, будет трудно. И сам он доверился неосмотрительно. Но разве Бог управился с Сатаной? Так что, смирить себя сомнением? Всесилен или нет? Всесилен. И они — истинные дети должны стоять твердо. Не только отец о детях, но и дети об отце должны печься, такой союз непобедим, вечен. Они здесь на земле должны дать отпор силам зла. А зло — в мыслях, там оно опаснее всего. У каждого бывают такие, его задача, его назначение — укрепить веру. Сам он никогда не сомневался в ответе. И вопрос, смущающий слабые души, не только не пропускал стыдливо, не отворачивался от него, а обращал себе на пользу. Так вот, знайте. Это Сатана сотворил этот мир и теперь главенствует в нем, утвердившись от имени Бога. Служат в церквах, курят фимиам, но кому? Все они — дети Сатаны, следует признать, не стыдясь. Только так дано обратиться к Богу. И идти к нему, отрицая сатанинское свое первородство.
Спрашиваете, чем укрепить эти слова. А именно так — истинным словом. Нашел его Василий, не от себя, по высшему назначению. А с его помощью нашли сотни, тысячи и продолжают множиться день ото дня. Сам император будто застыл в нерешительности, колеблется, не зная, что предпринять. Может быть, готов принять, преодолевает сомнения. Почему не быть? Не пришлось пока встретиться, а слух прошел. Василий читал письма, которые император тайно рассылал во время прошлогоднего сидения в Фессалониках. Были у Василия доверенные люди. Принесли ему тайную императорскую переписку, на вот, читай. Похоже, крепнет правое дело. Потому так обиден нынешний промах. Василий крутнулся на месте с досады. Так на него накатило. Но теперь спокойно. Так вот. В письмах император, конечно, возражал против его учения, но своих доводов не находил, а держал совет с богословами. Значит, дрогнул. И тут же подтвердил — нескольких неосторожных учеников Василия не только не покарал, а велел отпустить. Как понимать иначе, пусть неуверенного, робкого, но признания? А больше и не нужно, важно действовать постепенно, не вызывая смуты. Доводы — они для умных и неизвестно еще, кого проймут, кого нет, а толпа пойдет крушить — не остановишь. Понемногу нужно вожжи перенимать. Тогда же император Алексей Комнин приказал переселить далеко в глубину империи несколько приграничных сел, которые были Василием поголовно обращены и тайно считали себя детьми Святого Павла, павликианами. Что это? Растерянность императора? Или луч истины коснулся? Ясно, расселившись в глубинах империи, люди Василия и учение разнесут быстрее, и тайные связи между собой отладят. Сам Василий убедился, только недавно вернулся из Фракии. Так что это с императором? Хотел погасить свет, а сам разжег ярче? Показал бессилие? Или, наоборот, тайно способствовал Василию и его людям. Ведь и император не свободен от своих епископов. Зачем ему смута? А тайно готов обратиться. Эх, если бы встретиться. Когда учение восторжествует, нынешняя нерешительность императору зачтется. Но сейчас важен каждый день, теперь, когда государственные мужи стали приглашать его, пусть тайком, но ведь и выслушивают внимательно, не перебивая, не оспаривая. Отсюда недолго убедить. А некоторых и убедили уже. В голове у Василия их имена, только себе он может доверять. Но близится время. Ему суждено сокрушить новый Вавилон, средоточие грязи и порока. За то он и страдает в тюрьме. Но не остановит, а наоборот, пуще укрепит. Такова воля того, кому он служит. Он хранит имя. Младшего сына Божьего по имени Иисус Христос, который заступился ранее за них за всех, а теперь ждет, когда воссияет его попранная слава. Вот что Василию суждено.
Он кружил в каменном мешке, не обращая внимания на холод, который жег босые ноги. Он сам сбросил обувь, войдя сюда. Он дал зарок испытывать себя ежечасно, умножать собственные лишения. Вы мне узилище, а я себе еще добавлю, потому что не боюсь. Воля тюремщиков не властна над ним. Господь сам испытает, когда сочтет нужным. Не им, а Ему судить своего раба и приказывать ему. Разве они усмирили его тело, заключив его сюда? Нет. Он властен над собой и того более, потому что не боится за свою плоть. Дух, дух его свободен и несокрушим. В себе он уверен. А в других?
Мысль эта остановила его, как будто ударив, заставила задуматься. Ученики дожидаются в городе. Некоторые растеряны, смущены его пленением. Может быть, кто-то готов отступить. Его оружие должно придавать им силы. Много раз повторял он всем и каждому. Слово, слово, слово. От Его имени они могут и должны лгать, не испытывая никаких сомнений. Капля сомнения — уже неверие в их правоту, в их учение. Только так. Нет такой клятвы, которую они не могли бы переступить. Проклятия, анафемы, которыми пугают церковники, это — тьфу. Ничто. Лжесвидетельствовать, изворачиваться — так надежнее, потому что лжи верят. Прощение за эту ложь им отпущено. Кто их судит? Ответ — дети Дьявола. Ну так и подавитесь вы нашей ложью, околейте, раз не находите сил принять истинного Бога. А сами они, отпавшие от Сатаны, восстанут со всем народом и утвердят справедливость.
Василий сквозь сумрак глянул на франка. Тот выхлебал пойло, пристроился и лежал недвижимо. Раб и только. Как только Василий переведет дух, он возьмется за этого. Не было еще человека, которого он бы не убедил. И этот будет среди них. Пусть только Господь явит знак.
Металлическая скоба лязгнула о камень, дверь медленно отворилась. Стражник объявился на пороге, ткнул во тьму дымным факелом. Тень Василия метнулась по стене.
— Эй, монах. — Приказал стражник. — Выходи.
Василий потер под рясой босые ноги, подтянул край одежды и шагнул вслед за стражем. Дверь за ним захлопнулась. От грохота и разбойник страшный содрогнулся бы. Куда теперь? Зачем? Не дано пока знать. Он шел по мрачному коридору между двух тюремщиков и не испытывал страха. Сердце его билось торжественно, он слышал этот стук. Разве не предвещал Господь, что заточение его будет недолгим. Разум подсказывал, вряд ли станут его освобождать спустя несколько дней после пленения. Ну и пусть. Хоть было ему объявлено прямо, что замыслы его раскрыты доносчиком, хоть было известно ему, что смущение умов всегда считалось в империи серьезным преступлением, но не оставляло его ощущение победы. Как будто летела она впереди, и не факелом, а светом Божьим проясняла путь.