Братья
Шрифт:
— Мелкая рыба попадается, крупная уходит. — Вздохнул Варсофоний.
— Я тебе говорю. — Император еще раз пристукнул кулаком по ручке трона. — Дай только отбиться, укрепить границы. Вышвырну я этих латинцев, очищу Гелату, силой не взяли и хитростью не возьмут. Но пока рано. Из Иерусалима вести есть?
— Сегодня только. Хочу докладывать. Сообщают, никаких перемен.
— Пошли туда еще людей. Нужно заставить Болдуина искать с нами союз, раз сам не видит своей выгоды. Рим не медлит, тянет к себе. Потеряем, потом не отыщется. Иди.
Варсофоний кивнул и, пятясь, отправился к двери. Но неугомонный император остановил. Велел ждать, сам долго сидел, размышлял. Решил так. — Приготовь все для костров. Не один сделаешь, а два. Самых больших, на дрова не скупись. Над одним поставишь большой крест. Понял? Из тюрьмы всех приведешь.
— Там
— Я сказал — всех, кто есть. Франка не забудь, захвати.
— Не за то он.
— Знаю, не глухой. Делай, как говорю. Всех на костер. Понял, что я сказал. Делай.
Варсофоний откланялся и вышел.
Михаилом владело вялое безразличие. Все, что могло случиться, случилось. Сразу после ареста он был доставлен для допроса. Маленький человечек, расспрашивая, постоянно вертел головой, как ворон перья чистил. Он и предъявил Михаилу обвинения. Пытался вывести за пределы империи крашеные ткани. Секреты их изготовления охранялись строго, продажей за границу распоряжалось государство. Принцесса Анна — императорская дочь, женщина высокого ума и образования ведала департаментом, который следил за исполнением указа. Кому же, как не ей. По всей Европе знатные дамы мечтали о таких тканях, могли получить их только за большую плату. И это тогда, как в самом Константинополе десятки модниц блистали в летний день ослепительными нарядами. Стоило выйти на набережную и глаза разбегались от обилия ярких красок. Сразу было видно, где центр земли, а где хвастливая самонадеянная провинция. И Риму нечего тягаться, и Венеции, и всем прочим. Ответ виден. Конечно, и Византия не придумала все сама, но собрала прилежно по всему востоку, сохранила секреты. На то она великая, чтобы у других выведать, выкупить, отобрать, присвоить и пользоваться для собственной выгоды. Это их, византийское, никто не усомнится. Потому так строго следили за таможенными порядками и карали как за самые тяжелые преступления.
Тогда же к чину, который вел дело Михаила, пригласили подесту. Замешаны иностранцы, значит, нужно соблюсти порядок. Византийцы любили показать франкам, как строго империя чтит закон. Подеста — лицо высокое, управляющее иностранной колонией во всем Константинополе.
— Этот — твой? — Хитро усмехаясь, спросил грек. — Забирай и примерно накажи.
Подеста оглядел Михаила, будто видел впервые. Михаил молчал. Он уже все сказал. О грузе ничего не знает. Просили управиться с лодкой в бурном ночном море Грек еще нажал угрозой, и Михаил назвал имя Уго. Пусть подтвердит. У него служит. Сам Уго не пойман, как-нибудь отвертится. Грек довольный, качнул птичьей головой, показал, что слышал об Уго. Не впервой, видно, тому. Потому и позвали подесту. Подеста родом из Генуи. Жителей этого города в Византии было большинство, и подесту выбирали из них. Человек рассудительный, с постоянно недовольным, будто заспанным, лицом. Только лег отдыхать после хорошего обеда, а уже разбудили — такое было выражение на этом лице.
— Ну. — Сказал грек. — Забирайте своего.
Подеста головой качнул. Еще раз глянул на Михаила, точно хотел вспомнить. И не вспомнил. — Этого? Не знаю. Первый раз вижу.
А вот это была ложь. С подестой они встречались на улице несколько раз, он сам Михаила подзывал, представиться. Должен был знать каждого человека.
— Этот говорит — ваш. — Грек был доволен. Чиновники любят людские слабости, подлость. В них видят свой ключик к душам, никогда не преминут проверить — не заржавел ли и с радостью убедятся — годен пуще прежнего. — Так вот этот. — Повторил чиновник, посматривая, то на подесту — уважительно, с пониманием, то на Михаила, будто подносил тухлое к носу, даже морщился брезгливо. — Говорит, что живет у вас в Гелате. Еще говорит, — грек для вида заглянул в свои записи, — что действовал по указанию некоего Уго. Знаком такой?
— Кто? — переспросил подеста. Действительно, вроде, со сна, хорошо играл.
— Которого я назвал. По имени Уго.
— Уго известен. Купец венецианский. Он и сейчас здесь. А этого не знаю.
Подеста с Уго свое возьмет, можно не сомневаться, уже взял. А неприятности ему не нужны. И подеста решительно повторил. — Этого не знаю. Первый раз вижу.
— Значит, отдаете на наш суд? — Уточнил грек. Подеста плечами пожал.
Тут
Подеста слушал, слушал со скукой и махнул рукой. — Не знаю его. — Повторил греку. — Делайте, что хотите. Франк? Ну и что. Если считаете, что нарушил закон, наказывайте. Ваш закон, вам и судить. А наши люди законы чтут. — И подеста кивнул греку, показал, разговор закончен. В сторону Михаила не глянул.
Так Михаил попал в константинопольскую тюрьму. На краю чужого мира он не мог рассчитывать на снисхождение. Он был никто, безвестный контрабандист, поднявший руку на могущество империи. Таких держали в тюрьме, наказывали примерно, чтобы показать пример остальным. Участь его была решена. Был он бессрочно государственным имуществом, рабом, и, судя по крепкому здоровью и прошлому занятию, должен был стать подневольным гребцом на галере. Иметь свою миску, цепь от ноги к борту, место для сна, кусок холстины, чтобы не околеть от холода.
Недолго оставалось ждать приговор, когда в каменную клетку привели худого неугомонного старика. Тот расхаживал во тьме, натыкаясь на стены, и постоянно бормотал, пока Михаил лежал безучастно. До Василия — так звали старика, Михаилу не было дела. Потом старика куда-то забрали и вернули обозленного до крика, так что бросался на стражу. Михаил и это пропустил. Некоторое время пробыли вместе, пару раз похлебку успели разнести, значит, два дня миновало. И стал слышен шум, лязг, запоры стали открывать сразу на многих дверях. И о них не забыли. Вытолкали взашей в толпу, наставили со всех сторон острия и повели. Хоть не знал никто, куда, а все равно многие радовались, лишний раз божий свет увидеть. А то сомневались, остался ли он.
Набралось человек тридцать. На глаз толпа не малая. Шумели, конечно, особенно задние, которых, не церемонясь, молотили по спинам и подкалывали, как зверей. Весна пришла, пока они гибли во тьме, лучи солнца еще силу не набрали, но гладили лица. А это — подарок, которому только узник знает цену. Так с шумом и криком согнали всех в угол большого тюремного двора, подождали еще толпу, которую пригнали из других дверей, перемешали всех без разбора. Стали ждать, а пока осматривались. Узники были плотно окружены солдатами. Еще одна цепь растянулась по верху стены, опоясала тюремный двор. Стояли солдаты густо, шагу лишнего не сделаешь. А напротив толпы были уложены две поленницы, стенами, как сруб для жилья, высотой в человеческий рост. Над одной поленницей стоял громадный крест, до перекладины с земли было не дотянуться. Даже выше тех, что служили когда-то для распятия, хоть, похоже, для той же цели. А над другой поленницей креста не было. Возле обеих стояли солдаты, только вместо оружия держали в руках факелы. Один дымил чадным смоляным столбом, а остальные — незажженные, были пока наготове. Виден был и сам огонь — из огромного котла, который густо клубился дымом. Пламя, выплескиваясь за край, на ярком свете было почти белым. Все ясно, куда яснее. Толпа заволновалась, но копья уперлись в каждого, кто стоял перед солдатами, а за первой выстроилась еще шеренга с оружием наготове. Осталось самому грудь себе проткнуть, и узники смирились. Пока привыкали, разглядели сбоку большой помост, крытый ковром, и богатое кресло. Взошел на возвышение старик, уселся. По одежде, по приветственному крику стражи можно было догадаться, не видя и не зная ранее. Важнее важных. Сам император. Долго разглядывал толпу. Потом нашел взглядом в глубине, ткнул пальцем, стража выволокла наружу беспокойного Василия. Подтащили к подножию трона.
— Ты признал, — медленно и громко выговорил император, — что развращал мою страну ересью. Отравлял ядом. Смерти желал нашим подданным. Сам об этом сказал при свидетелях. Также признал, что хотел разрушить империю, созданную единой волей и милостью Господа. Против него ты сеешь дьявольские измышления. Так это?
Василий молчал.
— Сам знаешь, что так. — Подтвердил император. — Знаем также, что среди этих, — император показал рукой на толпу, — много твоих тайных сторонников, которые клянутся в верности, а про себя порочат нашу власть, жаждут ей гибели и способствуют. Справедливо будет, если вы и сами погибнете, те, которые злонамеренной ложью подбиваете народ к бунту. Я — император говорю — так будет справедливо.