Братья
Шрифт:
И вправду. Только поднялись из подземелья, вышли во двор и в глаза Василия, отсидевшего несколько дней во мраке, ударил ярчайший свет. Он даже шатнулся назад, остановился. Охранники замерли по сторонам, не торопили, ждали терпеливо, пока узник придет в себя. А Василий прикрывая глаза рукой, однако, к положению своему привыкал. По обращению, по малозначащим признакам, он ощущал себя хозяином положения. Может, ведут его тайные сторонники? Есть такие и среди стражи, всех он не знал, ученики его именем обращали. Пока он размышлял, страж легко подтолкнул его в спину, даже не подтолкнул, а показал без слов, пора двигаться. Ну что же, пора. Василий был готов. Глаза как раз обвыкли на свету, а поспешных действий он решил не предпринимать. Теперь главное не дать возобладать поспешной надежде, торжеству, не утратить осторожность. Одно торопливое движение души уже дорого обошлось ему. Достаточно
Вышли куда-то на зады, а не через главный двор, которым Василия недавно провели. Шли вдоль стены, и он таким понятным душевным движением узника жаждал взглянуть, что за ней. Судя по звукам, море. Слышались крики чаек и громкие голоса. Ветер дохнул теплом, сыростью, талой водой, как бывает в конце короткой здешней зимы. Василий с удовольствием подставлял лицо ветру — еще один добрый знак — и шел, не разбирая, босыми ногами, не чувствуя холода, прямо по лужам. Что ему здесь, когда он в горах, по камням бродил босиком. Его не торопили. Передний страж отступил, пропустил Василия, и они с напарником пошли по бокам от своего узника, так что выглядели скорее не стражей, а почетной охраной. Василий приосанился, гордо поднял голову. Пусть видят. Никто не встретился на пути. А жаль. Василий любил разглядывать лица, угадывать скрытые свойства натуры, выбирать нужные для себя. Важное дело, не каждому дан этот дар. Потому он и учил столько лет, проповедуя запретное. С другого бы давно содрали шкуру, а его вон как ведут. Как бы в подтверждение, неподалеку ударил колокол. Стражи перекрестились. И Василий поступил также, не забыв мысленно послать проклятие кресту. Его не убудет. Это было непременное правило, которое он не уставал повторять. Нет знака гаже, сквернее, лживее, чем крест. Завораживает крест, поклоняются ему блудодеи, и сами того не знают. Сатана превратил его из орудия пытки в знак божеский, и так воссоединил одно с другим. Но Господь видит. И укрывает истинных слуг, готовит их к нужному часу, а пока послал через Василия наказ — ничем не выдать себя. Пусть и он осеняет себя этим знамением, скрывая отвращение. Пусть, но проклиная тайно, чтобы не выдать себя грешникам, упорствующим в заблуждении. Всё это он Василий знает. Вот сейчас лоб осенил, а про себя — тьфу, тьфу на него. Грех притворства ляжет на его гонителей, а сам он может проклинать безбоязненно. Не убудет от него, а только добавится. Придет пора. И Василий еще раз с наслаждением перекрестился на звук колокола.
Прошли еще, свернули за угол каменного лабиринта, оказались перед коваными воротами. Охранник гулко ударил в них колотушкой, передал узника дворцовой страже. Вступил Василий на большой двор, выложенный мраморными плитами. Вперемешку белыми и черными. Фонтан того же мрамора. Красота. Если бы не ненавистные одежды. Как раз епископ садился в коляску. Сам в золоте, колесница фараонья. Василий тут же проклял его, как делал всегда при встрече со слугами Сатаны. Знал он действенность своего проклятия. Тьфу. Епископ глянул в его сторону. Так и есть, ощутил. Мерзейшие из мерзейших, лжецы и притворщики — они святотатствуют в храмах, изгаживая Слово. Они поклоняются сатанинскому знаку. Хуже, чем еврейские первосвященники, отправившие Христа на казнь, отвратительнее, чем сам Иуда. Тот предал единожды, и эти предают каждодневно и многократно. Придет ваш черед, изверги. А пока — тьфу на вас. И еще раз. Тьфу.
Вот и легче стало. Не уступил им и сейчас. А пока вошли в дом. Шли незнакомыми коридорами, но по ширине их, по светлым окнам, по убранству Василий понял, ведут его не на пытку, а по важному делу. И подобрался весь, изготовился. В том особая трудность, его выбор. Как быть? Отстаивать себя безбоязненно, или прикинуться послушным слугой сатанинцев. Пусть сами доказывают, пусть говорят, что угодно. Не выйдет. Он — врач. Известный врач, не первый раз приглашают во дворец к сильным мира сего. Ясно, следили за ним, и следили давно. Ученики его могут быть заподозрены. Но сами шпионы скорее искусают себе локти, чем найдут след. Посвященные твердо знают, как отвечать. Чтобы ни спрашивали, чтобы не сулили. Могут и поклясться, кем угодно. Василий грех принимает на себя. Никто ничего не ведает. Врачевание давало Василию преимущество. Кто может точно различить предмет врачевания? Говорят, тело страдает, а на самом деле — душа. Правды не ведают. Те, у кого душа обращена во тьму, не смогут распознать света в других. А за своих он — Василий отвечает.
Вышли к двери темного благородного дерева и с золотым рисунком. Высотой в три роста таких, как он, под раскрашенным потолком. Здесь стояла своя
Василий, действительно, загляделся и не сразу заметил — за ним наблюдают. В глубине залы восседал на троне император Алексей.
Тут его Василий узнал. Он и раньше видел императора из глубины толпы, последний раз во время прошлогоднего триумфа, когда Алексей вернулся с войском из похода в северные степи. Там он обуздал воинственных кочевников, раз за разом будораживших империю. Вот с ними и покончили. Тогда император шел по городу впереди колесницы. Тройку белых лошадей вели под уздцы сенаторы в походной одежде и доспехах. Император в багрянице нес на вытянутых руках крест. В колеснице само по себе стояло изображение Божьей матери, сопровождавшее войско в походе. Воины со всем оружием ступали по коврам, дорога была выложена ими сплошь от городских ворот. После солдат ковры убрали и густой толпой погнали пленных. Не церемонясь. Великое было торжество. Император со свитой и войском удалился в Святую Софию для благодарственного молебна. Не частыми стали византийские победы, но и эта — не праздник для Василия. Каждая такая победа отдаляла его собственную. Такова в истории участь мятежников — выжидать, держать камень за пазухой, а самому улыбаться притворно. Вера Василию позволяла, но плевался он в тот день немало.
— Здравствуй, странник. — Услышал Василий и удивился. Императорские слова были обращены к нему. Алексей разбросал руки на подлокотниках, откинулся в глубину трона и глядел на Василия не строго, а больше лукаво. Как будто они были старые приятели и, сойдясь, собрались поговорить, отвести душу. Впрочем, по возрасту они были равны и могли понять друг друга лучше, чем глупая молодежь, безрассудно отвергающая мудрые советы. Ничего, узнают, если доживут. А пока император пальцем поманил Василия к себе, а страже махнул, велел удалиться. Те ушли, дверь закрылась.
— Подойди, не бойся. — Распорядился император. — Одни мы. И чего бояться нам, ожидающим смерти. Так ведь?
Василий молчал, разглядывая венценосца. Вот ведь, пришлось. Алексей был, действительно, стар. Усталость была в лице, только издали казалось оно благообразным и величавым. А ближе и морщины были заметны, и желтизна, словно запеченной, кожи, и россыпь бурых пятен, как ржавчина. Пожалуй, Василий выглядел здоровее, хоть ел-пил не на золоте. Еще один довод в его пользу. Не гонись за мирским. Видно было ясно — глаз у Василия был зоркий — одряхлили императора долгие годы власти, трудно дались. И смертный час, похоже, близок. Старик и только.
— Что нам бояться? — Медленно повторил император, не торопя Василия, позволил разглядеть себя. — Только за дело и остается тревога. Верно ли рядили да судили.
— Василием зови. — Разрешил арестованный, словно не видя, с кем говорит. Хрипел он от тюремной сырости, не смущаясь нисколько.
Император не расслышал дерзости и продолжал. — Значит, старик, бродишь ты по нашим городам, собираешь людей, проповедуешь слово Божье. — Тут голос императора неожиданно окреп, и замер, будто прервался вопросом. — Ну, что ж, пришел — говори.
Василий молчал, выгадывал свою игру. И император продолжал, как школяр перед строгим учителем, вынужденный отвечать наспех приготовленный урок: — Что же ты видел у нас, умник? Расскажи, прошу. Не терпится услышать.
— У тебя своих соглядатаев хватает. Те ознакомлены лучше моего. — Опасный разговор не только умножил осторожность Василия, но уверенность ему придал, дерзость. Приходилось выбираться и из более крепких сетей. Спокоен он стал, будто не всесильный император сидел перед ним. Пусть прислужники боятся, но не он. Луч солнца пробился сквозь стекло, отсвеченный огромным багряным занавесом, закрывавшим всю стену напротив окна. Василий провел рукой, смахнул с лица и замолк. Хватит.